Читать книгу "В последнюю очередь - Анатолий Степанов"

― Александр Иванович, потанцуем!

Они прошлись в прыгающем фокстроте. Ася смотрела на него, как хозяйка.

― Вы на комбинате ужасно серьезный.

Алик ждал Тимку, и поэтому по небрежности ответил невежливо:

― Уж какой есть.

― А здесь простой, веселый, ― она не хотела замечать грубости.

― Парень я простой, провинциальный, ― пропел Алик, точно попадая в баянистову музыку. Под эту музыку получалось все.

― Уж до того простой, уж до того провинциальный! ― сказала Ася грустно.

― Александр, пошли! ― крикнул Тимка издалека.

― Вы меня извините, Асенька. ― Алик остановился и слегка прижал ее к себе. На миг ощутил ее груди, учуял острый запах волос и захотел, чтобы так было долго.

― Идите, ― сказала она. ― Идите. Только не напивайтесь.

Он хотел обидеться, но уже не хотел оставаться. Ничего не сказав, он кинулся в темноту на Тимкин голос.

Они сели у овражка. Снизу несло нежной травяной прелью. Тимка и стакан принес. Алик принял дозу и лег на спину. Тимка звучно принял свою. Алик закрыл и открыл глаза. Звездный небосвод дрожал над ними. Они лежали на траве, и опять для них стала слышна жалобная гармоника, и шум молоковозов, и пронзительные вскрикивания простодушно кокетничающих девчат.

Тимка выпил из горлышка и закашлялся. Откашлявшись, сказал:

― С приветом. ― И утер слезы. ― А теперь ― с новыми силами ― на танцы. Девки дуньковские ― персики! Щипай ― не ущипнешь. Лучше лапать. Сэло!..

Они игриво зашагали на звук гармошки. Отработав последний номер, гармонист застегнул гармошку и пошел спать. Стали потихоньку разбредаться и девчата.

― Пошли, пошли! ― Тимка дергал Алика за рукав. ― Вон две курочки потопали! Ничего себе, слово пролетария!

Они догнали курочек, которые топали довольно быстро.

― Разрешите присоединиться. Скучаем, ― взял быка за рога Тимка.

Девчата молчали. Тогда он продолжил:

― Мой друг Александр. Большой человек. Хочет жениться. ― Тимка вздохнул и добавил: ― Я тоже холостой.

Алик изучал обветренные свежие девчачьи лица. Лица были строги и, по дуньковскому этикету, ничего не выражали.

― Холостая жизнь тяжела, ― продолжал Тимка. ― Один в поле не воин. Своя рубашка ближе к телу. А рубашку-то постирать некому и чего другое справить тоже. Девочки, выходите за меня замуж!

Тимка попытался было облапить ближайшую, но отдернул руку, потому что девицы вдруг оглушительно рявкнули частушку:

Цветет в Тбилиси алыча

Не для Лаврентья Палыча,

А для Климент Ефремыча

И Вячеслав Михалыча!

― Тима, я пойду, ― попросился Алик.

― Не понимаешь своего счастья, а еще высшее образование имеешь! Нет, весь я не уйду! ― решил Тимка и сделал Алику ручкой! Гремели частушки!

Спать не хотелось, и Алик пошел по деревне. Он шел по шоссе, считая звонкие свои шаги и дошел до окраинного холма, где гулял ветер. Он стоял на ветру, спиной к деревне и слушал далекие частушки, шум деревьев, печальный паровозный крик. Что-то ткнулось ему между лопатками, и сердце оборвалось от ужаса. За спиной стояла Ася. Она была в резиновых тапочках, вот в чем дело. Она протянула ему руки, и он взял их в свои.

― Саша, Саша, ― сказала она, и он задохнулся.

Потом они лежали на его куртке. Под курткой была свежескошенная трава, и пахла она позабытым детством. На востоке небо уже серело, а звезды блекли. Ася мерзла и старалась спрятаться в его руках, в его ногах. И говорила с закрытыми глазами.

― Я счастливая сегодня. А ты?

― А я ушел от своего счастья. Так сказал Тимка.

― Тимка ― дурак и нахал. Не обижай меня, Саша.

― Глупенькая моя, ― сказал он, потому что это надо было сказать.

― Я хотела этого с тобой, ― призналась она.

― Тебе холодно. Пойдем, я провожу тебя, ― предложил он. Ася вздохнула, открыла глаза, жалко улыбнулась и села.

― Пошли.

У избы он поцеловал ее. Она вяло ответила и ушла. До своей избы он бодро бежал и с радостью проник в вонючее тепло.

Алик трясся на тракторной телеге и жалел себя. Жалел, потому что по глупости не взял из Москвы резиновых сапог, потому что выпитое натощак молоко бурчало и переливалось в животе, потому что на жестком неровном тюфяке спал всего три часа.

Лес был хорош. Трактор остановился. Алик спрыгнул на землю, и ботинки его ушли в зеленую траву и невидимую воду.

― Я ж говорил: без резиновых сапог не проживешь! ― обрадовался Тимка.

― Много говоришь, Тимофей, ― сказал пожилой щуплый мужик и протянул Алику пару высоких галош. ― Для тебя прихватил, если грязно будет.

― Много говоришь, Тима, много говоришь! ― Алик ликовал и влезал в галоши. ― Уж не знаю, как благодарить, Петрович.

― Веревочкой подвяжи, грязь галоши засасывает. Опять одни ботиночки останутся. ― Петрович протянул Алику кусок бечевки.

― Спасибо, Петрович, полбанки с меня.

― С ним разопьешь. ― Петрович ткнул пальцем в Тимкин живот и отошел к трактористу, который, отыскав место повыше и посуше, обихаживал там себе ложе из брезента, для того, чтобы лежа, с комфортом наблюдать, как будут корячиться с бревнами нахальные языкастые москвичи.

― Ну, Александр, отмочил ты с банкой! ― Тимка кис со смеху. Петрович же запойный! Он и в деревню ехать согласился, чтобы ее, заразу, и не нюхать!

― Предупредить не мог? ― обиделся Алик.

― Не успел, ― оправдался Тимка. ― Ну-с, граждане, белыми ручками за черные бревна, и ― раз!..

Бревна лежали вразброс. Как срубили их осенью, как очистили от ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.

Сначала раскачивали и выворачивали из земли, потом тащили по скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу. За полчаса вшестером ― девять кубов.

― Колхозник! ― крикнул Тимка трактористу. ― Заводи кобылу!

Тракторист сложил брезент и нехотя побрел к машине. Москвичи вскарабкались на телегу: застучал мотор, и поезд потихоньку тронулся. Тракторист, видимо, хотел объехать разбитую в дым свою же колею, и поэтому взял левее ― ближе к спуску в овраг, но не рассчитал, и телега, которую занесло на повороте, боком поползла вниз, сметая мелкие кусты и завалы хвороста. Москвичи в веселом ужасе прыгали с телеги.