Читать книгу "Человек системы - Георгий Арбатов"

И я, и многие мои коллеги в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов не раз думали, что западносибирская нефть спасла экономику страны. А потом начали приходить к выводу, что одновременно это богатство серьезно подорвало нашу экономику: постоянно откладывались назревшие и перезревшие реформы. В свете этого горького урока, преподанного нам историей, задумывался и о другом: что в наше время, пожалуй, нет стран, которые бы вырвались вперед, разбогатели благодаря изобилию природных ресурсов. Есть редкие исключения вроде малочисленных по населению, но очень богатых нефтью и с толком распорядившихся этим богатством стран Персидского залива. Это исключение на фоне тоже богатых нефтью, но не добившихся таких успехов Мексики, Нигерии, Венесуэлы, многих других стран лишь подтверждает правило. И наоборот, ни Япония, ни Западная Германия, ни Южная Корея практически не имеют природных ресурсов, как и многие другие развитые или быстро развивающиеся страны. Но у нас как раз идеальное сочетание – богатые естественные ресурсы и большая наука, и культура, трудовые ресурсы, население, которое, я уверен, готово и сможет хорошо работать, если для этого будут созданы необходимые условия и запущен на полные обороты механизм материального и морального стимулирования, поощрения предприимчивости и конкуренции.

Но я отвлекся. Возвращаясь к тягостным временам нарастающего упадка в нашей экономике – как, впрочем, и в других сферах общественной жизни, хотел бы обратить внимание еще на одну их характерную черту. Это – беспрецедентный, что называется, махровый расцвет бюрократизма, ведомственности, аппаратного всевластия и произвола. Резко возросло количество министерств. И, наверное, в такой же мере снизилось «качество» министров и их аппарата. Все решения принимались на самом верху, но вместе с тем «верх» не мог по-настоящему принять ни одного решения – на каждое из них требовались согласования, исчислявшиеся десятками, а иногда и сотнями. А кроме того, претворение в жизнь любого решения руководства потом, когда его примут, опять отдавалось на произвол аппарата. Всегда было множество чиновников, которые могли любое дело испортить, и очень мало таких, которые бы могли и хотели помочь, и почти никого, кто нес бы за что-то настоящую ответственность. До невероятных размеров разросся бюрократический аппарат управления внизу – только в сельском хозяйстве его численность достигла трех миллионов человек (больше, чем число всех фермеров в США!). Словом, экономика развивалась не по экономическим законам социализма, как вещали на всех углах жрецы от политэкономии, а по «законам Паркинсона» – в соответствии с корыстными интересами ведомств и бюрократии.

Политика, государство, партия

Мне кажется, что в политике, во всей политической надстройке, как, впрочем, и в экономике, после Сталина все более очевидным становилось одно фундаментальное противоречие. Модель хозяйствования, политической власти, государственного управления, созданная в период чрезвычайных условий, при, так сказать, осадном, если не военном положении, вдруг оказалась перенесенной в более или менее нормальные условия. Когда не было войны и она была маловероятной, во всяком случае, в обозримом будущем, когда не надо было восстанавливать после войны страну, когда уже не существовало сплошь враждебного капиталистического окружения, когда не было даже вождя-бога, оруэлловского Старшего Брата, по воле, желанию, даже капризу которого приходилось все переворачивать вверх дном.

Вот тогда и выявилось, что в таких условиях сложившаяся система политического устройства, утвердившаяся его модель сколь-нибудь нормально работать не может. Мало того, сама она, как и множество ее ставших ненужными атрибутов, естественным ходом вещей подвергается деформации, подчас перерождаясь в политические уродства, совершенно непотребные с точки зрения не только принципов социализма, но и элементарного здравого смысла.

Все более очевидным становилось, что политические механизмы больше приспособлены для того, чтобы захватывать и удерживать власть – власть, чем бы это ни прикрывалось и ни оправдывалось, узкой группы людей, нежели для того, чтобы управлять на общую пользу делами государства, решать появляющиеся проблемы. Более очевидным становился и «дуализм» этих механизмов, их расчлененность на те органы, которые действительно имели власть (партийные организации, ведомства, карательный аппарат), и те, которые должны были создавать «демократический фасад» народовластия (Советы, профсоюзы, общественные организации).

Существовавшая политическая надстройка загоняла в очень узкие рамки политическое творчество. Для выявления и анализа меняющихся реальностей, интересов и мнений различных социальных слоев и групп, мобилизации интеллектуального потенциала общества, необходимого для своевременного решения возникающих проблем и успешного развития общества, эта политическая надстройка просто не была приспособлена. Тем более что доминирующим, подавляющим все остальные стремлением тех, кто определял политику, все больше становилась глухая оборона от перемен, сохранение любой ценой существовавшего статус-кво. Совершенно естественно, что именно в этом состоял «социальный заказ», задававшийся руководством государственным и партийным органам, науке и культуре, средствам массовой информации – особенно с середины семидесятых годов. Они должны были помочь не замечать обострявшихся трудностей и проблем, подменять усложнявшуюся действительность иллюзиями стабильности, успехов, прогресса. Потому и исчезали последние островки гласности, зато росла сфера секретности (в нее после каждой неприятной для начальства дискуссии попадали все новые области – так после статей о Байкале случилось, например, с экологией, она просто стала секретной). Усиливалась активность цензуры. Тем более что роль цензоров брали на себя ради собственного спокойствия и во избежание неприятностей сами редакторы и редколлегии, творческие союзы, министерства и прочие администрации.

Большой мощный аппарат политической власти был поставлен на службу сохранения неподвижности, застоя. В результате в этот период выработался совершенно определенный политический стиль – крайне осторожный, замедленный, ориентированный не столько на решение проблем, сколько на то, чтобы не нарушить собственного равновесия. Социальных и национальных проблем, экологических угроз, упадка образования и здравоохранения, бедственного положения значительной части членов общества – всех этих проблем как бы не существовало, их заменяли элементарными пропагандистскими стереотипами вроде «новой социальной общности – советского народа».

Для органов государственной власти консервативная политика защиты статус-кво означала прежде всего сохранение и даже усугубление бессилия представительных органов сверху донизу, окончательное закрепление за ними чисто декоративных и церемониальных функций. Они мало чем влияли на реальную жизнь общества, но по-своему были все же важны. В «нормальный», а не «чрезвычайный» (военный, революционный) период жизни общества новое значение приобретает проблема легитимизации, легитимности, то есть члены общества, народ, интересуются, хотят знать, ждут ответа на вопрос, почему именно эти люди правят страной, решают их судьбы, кто их туда поставил, кто определяет путь, по которому они будут вести государственный корабль.