Читать книгу "Свои - Валентин Черных"

Первое: конечно, фронтовая проза. Воспевание фронтового братства и романтизма военного времени. И у нас есть такая проза, так называемая «проза лейтенантов» — Бакланов, Бондарев, Быков. Идиоты из Отдела пропаганды не понимают, что таких писателей на руках надо носить.

Второе: партийная литература. Здесь у нас полный порядок. Нет ни одного романа без заседаний парткомов и райкомов.

Третье: патриотическая проза, то есть национальный колорит, германский фольклор. У нас эту функцию выполняет деревенская проза — Абрамов, Белов, Распутин и менее талантливое большинство.

Четвертое: этнологическая (расовая) проза, возвеличивающая нордическую расу. У нас то же самое. Русские всё придумали, изобрели и даже подковали блоху.

Пятое: возвеличение романтики труда. Здесь у нас абсолютный порядок. И стахановцы, и гагановцы, и рабочие отказываются от незаслуженных премий. Немцы, кстати, до этого не додумались. Правда, у них и времени было мало, всего двенадцать лет, а у нас больше семидесяти.

— И вы защитились этой диссертацией?

— Конечно. Правда, защита была закрытой.

— Шансов защиты диссертации у меня практически нет.

— Не понимаю постановки вопроса. Шансы есть всегда. Но и всегда может быть неудача. Каждый художник, начиная новое произведение, уверен, что он создает шедевр, но шедевр может и не получиться. В творчестве может быть всякое, как и в научной работе. Но зато какая радость, когда ты сделал нечто и до тебя этого никто не делал. Начинайте работать над диссертацией, а где защититься, мы вам найдем.

Как ни странно, я начал работать с удовольствием. Все предположения подтверждались. И сталинское, и гитлеровское, и франкистское, и муссолиниевское кино были абсолютно похожи! Замечательные коммунисты защищались от фашистов, гибли один за другим, и последний защитник вывешивал красный флаг. Фашисты вывешивали тоже красный флаг, только с черной свастикой в белом круге.

Положительный герой у русских, немцев, испанцев был стерильным, мужественным и стандартным.

Я посмотрел много фильмов в Белых Столбах, в поселке под Москвой, где располагался Госфильмофонд; мне устроили командировки в фильмотеку на «Дефа», киностудию ГДР.

Я работал интенсивно. Утром уезжал в Белые Столбы на электричке. Возвращался ночью. У пани я обычно проводил субботу и воскресенье. Когда я был голоден, то ел много, а пани Скуратовская всегда покупала немного колбасы, немного сыра, немного ветчины, и я буквально чувствовал ее взгляд, когда намазывал на хлеб более толстый слой масла, чем это принято в гостях. Поэтому, приходя к ней, я приносил масло, сыр, два-три килограмма мяса, купленного на рынке, вино, которое она любила, и, уходя, всегда оставлял сто рублей, если был два дня, и пятьдесят, если один день. С моими деньгами у нее получалось не меньше трех ее актерских зарплат.

Ее злило, что я оставляю ей деньги, как содержанке, но отказаться от этих денег она не могла. Вначале она даже попыталась разыграть возмущение. В такой ситуации мне надо было забрать деньги или не обращать внимание на возмущение, что я и сделал. В следующий свой приход я снова оставил сто рублей. Она молча положила их в ящик стола. И сделала еще одну попытку, чтобы наши отношения узаконить или хотя бы определить правила.

— У меня задержка, — сказала она.

Я промолчал.

— Ты понимаешь, что такое задержка?

— Я понимаю все.

— Я дважды делала аборты. В третий раз делать не буду.

— Это тебе решать.

— Но это твой ребенок! И я его рожу. И хотела бы знать, как ты к этому относишься.

— Если подтвердится, что это мой ребенок, я тебе буду помогать.

— Что значит — если? Ты мне не веришь?

Я промолчал.

— Но сегодня это легко доказывается, — сказала пани.

— Значит, докажется.

— У тебя другая женщина?

— У меня нет другой женщины.

— Так какого черта тебе надо? Я красива, сексапильна, умна, может быть, даже талантлива. Я воспитаю замечательных, интеллигентных детей. Я даже хорошо готовлю, чего не умеет делать половина актрис. Чего тебе еще надо? Ты же говорил, что любишь меня, а любовь просто так не проходит.

— Наверное, я люблю тебя. Но я не могу забыть, что ты предала меня.

— Что значит — предала? Я уверена, что каждая вторая, даже больше, из десяти — каждые восемь женщин когда-нибудь пересыпают с другим мужчиной, а у мужчин этот процент еще больше: из ста — девяносто девять и девять десятых. Если это считать предательством, то были бы одни сплошные разводы. Да, бывает. Кто-то может понравиться или выпьешь лишнего и переспишь, а назавтра его лица даже вспомнить не можешь. Разве это предательство? Да, я ошиблась, но за одну ошибку нельзя казнить всю жизнь. Это безжалостно и неблагородно. Пожалуйста, если ты хочешь, я завтра же могу сдать анализы.

Ужинали мы молча. Потом она поплакала. Я ушел к себе домой. Больше она о беременности и ребенке не заговаривала — меня, вероятно, только тестировали, как я отнесусь к женщине, беременной от меня. Внешне в наших отношениях ничего не изменилось. Я по-прежнему ночевал у нее по субботам и воскресеньям, но я знал, что если у нее возникнет вариант с замужеством, вариант даже не самый перспективный, она меня бросит.

ПОДВОДЯ ИТОГИ

В моей жизни наступило затишье. О фильме все забыли.

За последние месяцы произошло столько событий, которые требовали осмысления. Мать писала, что Жорж совсем плох, и я решил съездить домой. Семьсот километров одолел за десять часов: выехав рано утром, во второй половине дня я подъехал к лесничеству.

Жорж сидел на веранде в кресле-качалке и курил. Он резко похудел. Мы обнялись.

— Прощаться приехал? — спросил Жорж.

— За советом приехал.

— Что случилось?

— Многое чего.

— Не рассказывай. За столом расскажешь.

Пока мы с теткой собирали на стол, она шепотом мне рассказала:

— Совсем плох, но курит еще больше. И выпивает. Я колю ему обезболивающие, но трудно доставать.

— Надо покупать.

— Покупаю. Но эти лекарства строгой отчетности. Я пытаюсь достать наркотики, в районе нет ни одного наркомана.

Через десять лет, когда я приезжал в родные места, местные руководители потребление наркотиков в области считали проблемой номер два, после бытового алкоголизма.

Жорж выслушал мой рассказ об аресте, освобождении и закрытии уголовного дела.

— И ты ничего не подписал?

— Ничего.

— Насколько я понял, это было предложение о замужестве?

— Конечно. Но только вначале изнасиловали, а потом предложили выйти замуж.