Читать книгу "Уто - Андреа де Карло"

Я расстегиваю английскую булавку на повязке и очень медленно начинаю разматывать бинты, я постепенно освобождаю руку от локтя к запястью, потом ладонь до кончиков пальцев. Повязку я тоже бросаю на пол, поворачиваю ладонь, смотрю на нее так, как будто вижу впервые. Из зала, ставшего одним огромным глазом, до меня долетает изумленный взгляд-вздох, словно никто из присутствующих в жизни своей не видел левой руки; я продолжаю двигать рукой, изумление и восхищение все возрастают, и мои жесты становятся все более картинными. Теперь это похоже на восточный танец, нечто абстрактное и конкретное одновременно, стилизованная игра мускулов. Я ни на кого не смотрю, ни на что не обращаю внимания. Зрительный зал наступает на меня огромным панорамным экраном; панорамный эффект усиливает взгляд гуру, восседающего в кресле справа от меня. Я сгибаю пальцы, медленно сжимаю их и дотрагиваюсь до ладони, потом снова распрямляю их.

Все затаили дыхание, зал кажется мне космической станцией, где больше не действует сила тяжести.

Я немного размял пальцы, как делал это обычно перед концертом: подвижность неплохая, хотя несколько замедленная, гибкость тоже приличная, но имеется некоторая потеря чувствительности в подушечках пальцев.

Я застываю в бездонном молчании зала, меня пригвождает к месту его цепкий взгляд, напряжение так велико, что мне с трудом удается вздохнуть, слезы наворачиваются у меня на глаза. Я поднимаю левую руку, раскрыв ладонь, и выполняю приветствие айкидо, ударяя правым кулаком по левой ладони.

Этот жест бьет по парализованному залу, и внезапно напряжение спало, зал взорвался аплодисментами. Никогда, в самых горячечных снах, в самых безумных фантазиях, я не мог представить такой ошеломляющей овации, как потоп, пролившийся из грозовой тучи, как оглушительная канонада града. Все как один вскочили на ноги, все смотрели на меня и на гуру и били в ладоши, и кричали, но я не мог разобрать ни слова, и все плакали.

Наконец я заметил Нину, которая аплодировала, как на концерте, вот Марианна, ослабевшая от переполнивших ее чувств, Джеф-Джузеппе, орущий как на футболе, Витторио с беспросветным скепсисом на лице среди взволнованной толпы. Я видел бледную Хавабани, которая аплодировала так, словно во всем этом была и ее заслуга, и Сарасвати, которая аплодировала, сидя в инвалидном кресле почти прямо под сценой. Я видел гуру справа от меня, он улыбался и одобрительно кивал головой, видел двух его ассистенток, одна из них держала в руках повязку, которую я уронил.

Потом взгляды всех присутствующих сместились вниз, под сцену, и я увидел, что Сарасвати встает со своего инвалидного кресла: она оперлась о подлокотники, поднялась, сделала несколько шагов ко мне и прислонилась к краю сцены, где и осталась стоять, тяжело дыша, с растерянным выражением лица.

Двое, трое, десять, сто человек бросились ей на помощь: тяжело переводя дыхание, она посмотрела себе на ноги, а потом повернулась и указала пальцем на меня. Мне показалось, она сказала: «Это сделал он!», но мне не удалось хорошо расслышать, потому что аплодисменты стали громоподобными, они уже не походили на аплодисменты. Скорее, на шум пожара, на вой урагана, бушующего в тесной комнате, на грохот моря, яростными волнами обрушивающегося на слишком низкий волнорез.

Старый гуру – новый гуру

Я быстрым шагом иду по пустынной дороге и, несмотря на холод и усталость, получаю от этого удовольствие. Слышу, как скрипит снег у меня под ногами, смотрю по сторонам на застывший пейзаж: ветки деревьев, изгибы холмов, деревянные домики, утонувшие в снегу. Свет такой яркий, что ощущается как преграда. Морозный воздух щекочет мне ноздри, легкие, душу, кружит голову, как слабый наркотик. Я даже могу бежать, сил на это уйдет не больше, могу помогать себе на бегу руками. Левая еще побаливает, особенно ниже локтя, я ее чувствую: напряжение связок, тяжесть костей, сокращение мускулов не всегда еще правильное. И все же я бегу, бегу под гору, несколько раз чуть не падаю, поскользнувшись, но все равно не останавливаюсь. Я полон бешеной энергии, как будто тайком проник в чужой сон и могу творить там все что угодно. Я подпрыгиваю, пытаюсь сделать пируэт, снова бегу по снегу под откос, все время скольжу. Думаю о ягодицах Нины, о ее длинном взгляде, которым она проводила меня, когда я выходил из дома, о ее губах, о взглядах всех, кто был в Кундалини-Холле, о всеобщем волнении. Мне кажется, что я вышел на сцену только сейчас, проведя девятнадцать лет за кулисами в постоянной и бесполезной разминке; но я еще не могу поверить в случившееся, боюсь, что с минуты на минуту все закончится, разом и без всякого предупреждения.

Я подошел к дому гуру, сложенному из декоративного розового кирпича, других подобных здесь не было, и позвонил в дверь. Дверь открыла его главная ассистентка, худая, в очках, одетая, как обычно, в персиковые цвета. Встретив меня традиционным легким поклоном, она проводила меня, осторожно ступая, в гостиную; ее большие окна выходили на луг.

– Подожди здесь, пожалуйста, – сказала она вполголоса.

Она удалилась вкрадчивой, под стать голосу, походкой: воплощенная забота о тишине.

Вся мебель была в светлых тонах, плотный ковер устилал пол, как в доме Фолетти. Казалось, ты ступаешь по облаку, утопая в чем-то воздушном, поглощающем звуки. Я уселся на розовый диван. Моя одежда из черной кожи перестала мне нравиться: что-то было в этом кощунственное. Мимо меня прошла вторая ассистентка гуру, чуть всколыхнув воздух, она кивнула мне головой и исчезла.

Я остался ждать, сидя на диване в светлой, похожей на кокон гостиной, в которой решительно нечем было заняться, разве что встать, подойти к одному из окон и полюбоваться открывающимся из него видом. Наверно, раньше этот дом был загородной виллой какого-нибудь богатого американца, который приезжал сюда на уик-энд охотиться на оленей или, возможно, устраивал скромные оргии в этой самой комнате. Я попытался представить себе полуголых блондинок на диванах, кокаин, марихуану, оглушительную музыку, резкие движения, крики, вульгарные позы, разбросанную одежду – чтобы хоть как-то нарушить идеальную гармонию этого дома.

Первая ассистентка вновь возникла в комнате, оглядела ее, сощурившись за стеклами очков, и мгновение спустя появился гуру в сопровождении второй ассистентки.

На нем была туника светло-серого цвета, он поздоровался со мной с подчеркнутым уважением. Я ответил ему своим обычным приветствием, хотя левую руку мог поднять только с трудом, несколько секунд мы смотрели друг на друга в полной тишине.

Потом ассистентки помогли гуру сесть в большое кресло. Он устроился поудобнее, подобрал под себя ноги и дал им знак улыбкой, что они свободны, ассистентки исчезли в ту же секунду.

– Садись, – сказал он.

Я сел на край дивана, лицом к гуру.

Полная тишина, не слышно даже работающего холодильника, и с улицы тоже не доносится ни звука. Звенит, подобно сталкивающимся мыслям, только сама тишина, нарушая, останавливая совсем бег времени. Мы застыли посередине потока, застыли сам поток, мы смотрим друг на друга, задержавшись перед пропастью непроизнесенных слов.