Читать книгу "Лето бородатых пионеров - Игорь Дьяков"

С основания Синода его единственной задачей – и то зафиксировано в церковных документах – стало охранение «священных устоев» самодержавия. И перед этой задачей все дела веры и религии обращались в чисто охранительные средства для поддержания этих устоев. Члены правительствующего синода, как и все государственные чиновники, давали присягу и клялись в том, что они обязуются всем своим разумением и всеми силами «споспешествовать» насаждению «общего блага» помещиков. Действовал согласно этой клятве и священник Винокуров, который после Ленского расстрела исповедовал и причащал умиравших от ран, отпевал их и убитых и… взывал к живым о примирении с расстрельщиками. Этот и множество других подобных фактов упоминает в своей «Истории русской церкви» Н. М. Никольский.

Факты эти кому-то кажутся хрестоматийными, но со временем ряска идеализации затягивает темные глубины церковной истории, которая «объективности ради и истины для» забываться не должна. То же относится к истории христианства в целом.

Для представителей любой христианской церкви очень важны усилия по созданию идеального образа «Матери-Церкви». Христиане первых веков преподносятся богословием как образцы высокой нравственности. Но почитайте современника их, Лукиана, и от этих вымыслов мало что останется.

Из-за «пугливости» атеизма, вернее, его неумной разновидности, забываются весьма характерные эпизоды – а это на руку богословам, действующим в том же направлении.

Вот, например, каким был Третий вселенский собор, за 13 столетий обретший почтеннейший вид.

Предыстория его вкратце такова: константинопольский патриарх Несторий утверждал, что Христос воплощает собой два лица – человеческое и божественное, соответственно неверно говорить «матерь божья» – «божественное» не имеет матери. Патриарх Александрии Кирилл был с Несторием не согласен. Решили собрать в Эфесе собор, в 431 году. Сторонники Кирилла явились первыми, заперли двери перед опоздавшими сторонниками Нестория и быстренько вынесли решение в пользу Кирилла, председательствовавшего на заседании собора. Несторий был объявлен еретиком. После смерти Кирилла в том же Эфесе родилась так называемая монофизитская ересь, утверждавшая, что Христос имеет лишь одно естество. Таким образом, будь жив Кирилл, он бы тоже стал еретиком, потому что монофизиты выражали «его» учение.

События далеко не всегда достойны почтительного отношения к себе только потому, что произошли в седой древности.

Другой эпизод.

В начале Х века могущественный римский сенатор-богач Теофилакт и его дочь Мароция сделали титул папы почти наследственным. Мароция сменила несколько мужей подряд, но римским папой сделала мужа «неофициального»: в анналы истории он вошел под именем Сергия II. Сын от этой связи – папа Иоанн XI; внук Мароции Иоанн XII стал папой в 16-летнем возрасте и «своей беспутной жизнью и оргиями, местом которых стал Латеранский дворец, окончательно подорвал авторитет папства» – так пишет позднейший, светский, историк.

Подобные курьезы не есть удел одного католичества.

В 1409 году собор в Пизе должен был выбрать одного из двух пап, считавших себя полноправными главами католической церкви в течение 40 лет – авиньонского или римского. Собор избрал… третьего, низложив обоих за ересь. Но тот вскоре умер. И в качестве его преемника избрали тут же… бывшего пирата по имени Балдассаре Косса. 5 лет он был папой Иоанном XXIII. Интересно, что незадолго до этих событий подобное происходило и в России. На московской митрополичьей кафедре один за другим водрузились четверо митрополитов. «Четырехвластие» длилось целых десять лет…

Общей была и симония, и алчность.

«Мой обет бедности доставил мне ежегодный доход в сто тысяч крон; мой обет повиновения возвысил меня до положения самодержавного государя» – эти слова принадлежат бенедиктинскому аббату. А эти – ростовскому епископу Георгию (XVIII век): «Чернецы спились и заворовались», занимаются ростовщичеством: венчанием за большие деньги недозволенных браков, попросту воруют и скупают награбленное у разбойников с большой дороги.

В 1300 году Ватикан учредил проведение юбилейного года. Всем католикам, посещавшим Рим и исполнявшим во время своего пребывания определенные церемонии, даровалось полное отпущение грехов. За изрядную мзду, конечно. Планировали этакое действо проводить раз в сто лет. Подсчитали доходы – сократили интервал до 50 лет. Потом до 25. Так и по сей день.

И в России монастыри торговали «благодатью»: местами на монастырских кладбищах, крестиками, иконками, освященным маслом, специальными, по случаю, молитвами. До самой революции практиковались «гастроли» святынь, сопровождавшихся звоном кружек для денег.

Благость житий святых нарушается ясными текстами исторических документов. «Почто в нашей земле построил еси монастырь? – обращались грозно крестьяне к упомянутому Кириллу Белозерскому. – Или хощеши землями и селами нашими обладати?» И впрямь хотели. Под патронатом светских властей срубы «святых» праведников обрастали землями за счет крестьян, и превращались в мощные государства в государстве.

И дело не только и не столько в «нечестивцах», которые, по словам отца Василия, прилеплялись к священному служению. Думается, дело в том, что церковь в своем свободном развитии всегда демонстрировала на практике суть своего учения. И чем плотнее опекалась она власть предержащими, тем более откровенным было поведение ее служителей; чем мощнее была ее «материальная база», тем легче отпадало богословско-демагогическое и до неприличия явственно проступали вполне земные и конкретные цели авторов и распространителей учения церкви.

Еще в середине XIX века И. С. Аксаков уподоблял церковное тело трупу, в котором составные части – клир и миряне – соединены лишь насильственно и механически, сшиты на живую нитку, охвачены деморализацией и грозят окончательно разъединиться. Писатель призывал к церковной реформе, надеясь спасти ею религию и церковь. Но положение усугублялось.

В 1913 году монастырские капиталы вместе с капиталами архиерейских домов составили гигантскую сумму: 65 555 503 рубля. Профессиональные и добровольные «идеализаторы» истории церкви утверждают, что львиная доля ее доходов шла на благотворительные цели. Но в том же 1913 году при огромном числе монастырей и несметной армии монахов в России было лишь 192 больницы с 2368 койками да 113 богаделен с 1517 призреваемыми.

Тогда говорят: деньги шли от простых людей – значит, от души, от благодарности люди платили, – не обижать же, мол, их отказом принять копеечку, идущую от чистого сердца?…

Во-первых, вековое психологическое давление церкви создало модель сознания из страха и повиновения господу. Создало и соответственную модель поведения: слепо подчиняться традиции, в том числе слепо платить за всякую сомнительную услугу церкви. Так что поборы это были, а не добровольные пожертвования. Надо сказать, что и нынешние «расценки» на совершение церковных «таинств» совершенно не соответствуют той физической и моральной нагрузке, которую испытывает при этом тот же отец Василий.

Во-вторых, завидное благосостояние дореволюционной церкви основывалось не на собранных у простого люда полушках и даже не на отписанных наследств богатеев. На содержание духовенства и церковного аппарата в 1914 году, например, ушло свыше 70 миллионов рублей. 53,9 миллиона – непосредственно из государственной казны, 17 – по сметам разных ведомств. «Распределение» было своеобразным. Так, за один лишь 1909 год киевский архиерей лично получил свыше 50 тысяч. По меткому выражению самого Дмитрия Ростовского, церковники «искали не Иисуса, а хлеба куса». Потому и немудрено, что даже семинарии становились до революции рассадниками атеизма: те, кто видел воочию корыстолюбие, скрываемое «божественной» фразой, приходил к логическому выводу о сути и реальной и ненадуманной действительности этой фразы.