Читать книгу "Кровоточащий город - Алекс Престон"

Я крепко поцеловал Люку, которого Веро держала на руках в очереди на вокзале Сент-Панкрас. Очередь медленно, спотыкаясь, ползла вперед, и я взял малыша, прижался к нему лицом, вдохнул его запах и постарался удержать в памяти. Они прошли через автоматические двери, а я стоял и смотрел вслед. Дверь открывалась и закрывалась, и с каждым разом они удалялись еще на немного. Прошли паспортный контроль. Веро не обернулась, но Люка махнул ручкой — вскинул, улыбнулся, и я подпрыгнул и тоже замахал изо всех сил. Но двери уже закрылись. Когда они открылись снова, Люки и Веро было уже не видно.

Мне нравится бывать в других городах. Я провожу много времени в самолетах. Летаю на совещания в далекие города, гуляю по паркам на закате, наблюдаю за парочками, идущими в ногу в вечерней дымке. Пальцы сплетены, лица ловят последние солнечные лучи. В Сиднее я прогуливаюсь по Ботаническому саду и вижу, как в небе кружат белые какаду и огромные летучие мыши. Когда они пролетают над моей головой, их крылья как будто взрезывают воздух. Я иду в сторону Оперы и уступаю дорогу бегунам. В Токио между небоскребами летают вороны. Я наблюдаю за ними, сидя на совещании, и мой взгляд скользит мимо визитной карточки, которую я принял из рук другого человека, как того диктуют правила этикета. Осенью в Нью-Йорке я сижу на стуле в Центральном парке, и старый вьетнамец, кашляя, разминает мне затекшие плечи.

Генри привозит детей в Лондон. Я беру выходной и стою у заграждения вокзала Виктория. Я приезжаю пораньше, чтобы насладиться ожиданием. Все трое сходят с поезда, смеясь, и я машу им и улыбаюсь. Люка бежит впереди, привстает на цыпочки, сует билет в компостер и прыгает мне в объятия. Я обнимаю Генри и целую в макушку младшего сынишку, который покоится в слинге на груди у Генри. Я пытаюсь не любить их слишком сильно.

Генри перебрался в Нёфшатель вскоре после рождения второго малыша. Через него я поддерживал связь со всей семьей. Он подносил телефонную трубку к кроватке младшего, и я слышал его сопение. Он заботился о Веро и Люке в те трудные дни, и я ему за это очень благодарен. Это он предложил перебраться в коттедж. Я хорошо представляю их всех в том доме с холмами Даунса в тылу. Но встречаемся мы только в Лондоне, только на нейтральной территории: в картинных галереях, кафе и в магазинах игрушек. Генри всегда застенчиво улыбается, пытаясь не показать, как дороги ему мальчишки, как сильно он любит пухлые ручонки младшего, висящего у него на груди. Веро никогда не приезжает на эти встречи, но мы говорим только о ней.

Она работает в организации, занимающейся микрофинансированием, они дают ссуды тем, кто выращивает кофе в Бразилии и открывает мастерские по пошиву одежды в Бангладеш. Она стала носить костюмы с острыми плечами, которые напоминают мне о Катрине. Однажды я видел ее на конференции в Гилдхолле. Она выступала с докладом о новых рынках, и я стоял в углу и смотрел на нее, стараясь нырнуть в тень каждый раз, когда она обводила взглядом слушателей. Она показалась мне страстной, энергичной и пугала самообладанием. Генри говорит, что Веро часто остается в Лондоне, работает допоздна над проектами и регулярно обедает с послами и государственными чиновниками.

Однажды летним вечером мы с Генри сидели в кафе около Галереи Тейт. Малыш спал в слинге и невнятно гукал во сне, Люка, прижав лицо к стеклу, смотрел то ли на Миллениум-бридж, то ли на собор Святого Павла. Мы допили кофе, и Генри собрался везти мальчишек домой. Солнце скатилось почти до самой земли, и на периферии зрения его свет обрел размытые оттенки зеленого и желтого. Кафе было почти пустым, и тишина медленно смыкалась вокруг нас, от нее густел воздух. Генри был задумчив и серьезен.

— Ты все еще любишь ее? — спросил он очень тихо.

Я помолчал и улыбнулся:

— Думаю, я всегда буду любить ее.

— Мне очень жаль, что все случилось именно так. Я просто пытался помочь. Осторожно, Люка! Не лезь туда! (Люка забрался на стул, пытаясь лучше разглядеть «Огурец».[38])

— Мы получаем то, что заслужили, Генри. Уверен, ты это понимаешь. Думаю, я всегда знал, что примерно так оно все и закончится. Я постоянно старался двигаться, уходить, творить новую жизнь. И только теперь чувствую, что по-настоящему остепенился и близок к тому, чтобы примириться со своей судьбой.

— Ты не думай… ты только не думай, что у меня все идеально, Чарли. Веро не любит меня. Если уж на то пошло, она до сих пор любит тебя. Но я могу предложить стабильность. Вы с ней во многом похожи. Думаю, все дело в неудовлетворенности. Это у вас с ней общая проблема. Вы всегда тянетесь за чем-то новым, не желая довольствоваться тем, что имеете. Но я счастлив. Даже когда Веро уезжает на несколько дней и не звонит, а дети болеют. Я укладываю их спать. Я натираю им спинку, когда они кашляют. Я устраиваюсь на первом этаже дома перед телевизором и почти выключаю звук, чтобы слышать, как там наши мальчишки. Мне для счастья достаточно и этого. Воспитывать чужих детей, жить в доме, который мне не принадлежит, с женщиной, которую я люблю, но которая не пускает меня к себе в постель. Жутко, но… но это не так. Слушай, нам пора. Извини, иначе не успеем на поезд. Люка! Пошли!

Он встал, взял Люку за руку и прошел через все кафе. В дверях обернулся и поднял руку. Люка тоже помахал мне, а малыш проснулся, потянулся и зевнул, щурясь от яркого света.

Теперь я сижу в своем офисе и смотрю, как ночь сгущается в тени между зданиями. Смотрю, как собирается на востоке тьма, готовясь развернуться, расплескаться над Сити, чьи тусклые огни кажутся жалкими перед простирающейся над ними бездной. Ночь вползает через замочные скважины, через черноту, что лежит между решетками ливневой канализации, таится возле занавесок и в ставнях окон. Солнце садится быстро, без драматических эффектов, и я включаю яркую настольную лампу. За окном мелькают тени, и я смотрю на ностальгическое мерцание проезжающих внизу автобусов. Какой-то бродяга, стоя на мостовой, закуривает сигарету, и огонек прячется в глубоких расщелинах его лица.

На стене моего офиса есть метка. Я воображаю, что это дырка от гвоздя, на котором когда-то висела фотография того, кто раньше занимал этот кабинет, и его семьи. Я подхожу ближе, и на миг она кажется мне похожей на муху. Вот-вот взлетит, если дотронуться.

Я беру плащ и, перебросив через руку, ощущаю его вес. Делаю несколько шагов, и метка как будто увеличивается. Я прижимаюсь наконец к стене, к холодной белой штукатурке, и понимаю: это точка.