Читать книгу "В ролях - Виктория Лебедева"

Вот и вся история.

Пересказывая ее Сергею по телефону, Володя по обыкновению умолчал про штраф при возврате аванса — клиенты попались явно лопоухие, а деньги и самому были нужны до зарезу, рынок-то стоял до сих пор, новых договоров — днем с огнем. Но зато велел не расстраиваться, потому что он уже созвонился «с этими, которые наследство делили, помните?» и деньги им перекинул. Так что сделка будет, сто процентов. Только другая. И — «вы же месяцок еще подождете, раз такая ерунда». Как будто у них был выбор.

— Это я виновата… — прошептала Катя. — Не надо было чемодан так рано собирать… Сглазила…

— Ты уже совсем! — Сергей выразительно покрутил пальцем у виска. — Никто здесь не виноват! У одних щи пустые, у других жемчуг мелкий — это, Кать, старая история, не мне тебе объяснять. Ну и подождем. Подумаешь! Поменяем билеты…

— Да черт с ними, с билетами! — крикнула Катя. — Ты не понимаешь!

И он действительно не понимал, потому что Катя не рассказала ему про Дарькину аллергию, а сейчас было уже поздно (во всяком случае, ей так казалось), и теперь ребенку сидеть в городе еще месяц, гробиться, дышать шерстью и выхлопами. А если астма?!

Словно услышав ее мысли, Сергей сказал:

— Дарьку маме с папой отправим пока. Нечего ей в городе делать. Опять вон сопли по колено! А мы уж как-нибудь потерпим, не маленькие.

— И что ты намерен делать? — спросила Катя. Она вообще-то собиралась спросить, что Сергей собирается делать, если опять все сорвется, но не успела.

— Как что? Балкончик! — усмехнулся Сергей. — В пятницу мои оболтусы экзамен досдадут, и вперед! Сделаем домовладелице приятное. Хороший человек, дай ей Бог здоровья, очень она нас выручила все-таки, несмотря на паразита этого, — и он кивнул на хозяина, который лениво точил остатки когтей у когтедралки.

Ночью лежали спиной друг к другу и боялись пошевелиться — делали вид, что спят. Это было проявление не холодности, но заботы — ни та, ни другой не хотели лишний раз обеспокоить близкого человека и очередную заминку переживали молча. Днем Сергей хорохорился перед женой и старался выглядеть бодрым, на самом же деле его это доканывало, изводила такая зависимость от посторонних людей. Ничего не случилось страшного — мальчик, который мог себе это позволить, повелся на большую красивую игрушку. Будь он, Сергей, на его месте, он, возможно, поступил бы точно так же — не по черствости душевной, не по гадству характера, а потому, что чужая жизнь его не волновала. Это было не хорошо и не плохо, это было всего лишь нормально. Он, Сергей, хотел быть свободным, только и всего. Но понимал — свободы не существует. Что такое вообще свобода? Чтобы быть свободным, надо было быть одному. Совсем. Да и тогда свобода представлялась условной. Можно избавиться от любых родственных связей и вообще от людей — хотя бы теоретически, — но физиологических потребностей никто не отменял. О какой свободе тогда может идти речь? Взять хотя бы Валентина. Вот, казалось бы, образцово свободный человек. Ни семьи, ни детей. Что хочет, то и делает. По мере потребности купил себе пятизвездочный дом, пятизвездочную машину, пятизвездочную женщину на ночь, «Ролекс», «Паркер», путевку на Сейшелы, что там далее по списку? Счастливчик. Любимчик. Образец для подражания. Но и его независимость представлялась сомнительной. Он всегда старался быть на уровне, Валентин, в первых рядах, — и это его стремление давило посильнее любых обстоятельств… Катя сегодня почти собралась плакать, Сергей это видел. Но сдержалась — молодец. Только и это было от несвободы. Просто ее свобода плакать уступила его свободе не видеть ее слез, вот и все. Она понимала, что слезы его расстроят, сделала над собой усилие и не заплакала.

По всему выходило, что настоящая свобода — это непонимание. Только тот, кто не отдавал себе отчета в собственных действиях, автоматически освобождался от любой ответственности за них и мог спокойно жить дальше. Как Антон. Ну действительно, кто они были Антону? С какой радости он должен был о них думать?!

«Какой бред! — мысленно резюмировал Сергей и зевнул. — Бывает хуже. Гора-а-аздо хуже…» Эта нехитрая мысль его немного успокоила, и он начал наконец засыпать.

Катю мысль о том, что кому-то хуже, чем ей, не успокаивала никогда. Ей просто становилось больно за людей, которым хуже. Но и своя беда, какой бы ни казалась мизерной на фоне локальных человеческих катастроф, не отпускала. Постоянное чувство вины постепенно уступало место страху. Катя чувствовала, что начинает бояться вообще всего: переходить дорогу, спускаться по эскалатору, потратить лишнее, заболеть, потерять, заранее обрадоваться, не успеть, не сделать, не учесть, не угодить, пообещать, выбрать, подумать, ошибиться — то был страх слабости и неуверенности в себе, закономерная плата за слабость и неуверенность.

Вот и проворочалась до самого утра, пока не пришло время вставать и ехать на вокзал сдавать билеты. Но и утром страх не отпустил — она постоянно ощущала его внутри как некий холодный шершавый предмет, подвешенный где-то между горлом и солнечным сплетением.

Балкончик вышел на славу. Катю всегда удивляла способность мужа варить кашу из топора. Из бросовых, казалось бы, обрезков, из дешевеньких сосновых рам, купленных в строительном гипермаркете на распродаже, благодаря одной лишь ловкости рук и природному упрямству за три недели выросла светлая солнечная верандочка, от которой, кажется, даже в дождливую погоду исходил дачный зной, звон птиц и пчелиное жужжание. Катя полюбила сидеть на балкончике с книгой; желтое дерево переливалось и текло на страницу, от легкого запаха свежего лака чуть кружилась голова, оранжевые солнечные пятна ходили по полу, по рукам, по лицу, перемещаясь вместе с ветром, который укачивал клен и каштан, нависшие над подъездом. Снаружи была теперь новая гофра, выкрашенная тоже в теплый оранжевый, а внутри все оказалось обшито тонкими деревянными рейками — и не беда, что были рейки разной толщины, даже разницу в размерах Сергей умудрился обыграть, извлечь из нее симметрию и узор. Сделали и крышу, и звукоизоляцию под крышей, чтобы полноводные кратковременные ливни, на которые не скупилось это лето, не слишком гремели, и даже проводок кинули, чтобы в темное время можно было свет включать. Картинка, а не балкончик!

Катя предвкушала заслуженную похвалу от Марьи Марковны — но нет, не получили. Оттого ли, что сделка снова сорвалась, в третий раз, или потому, что Марья Марковна уже вообразила себе белый пластик? Кто тут разберет… Марья Марковна, переваливаясь, вышла на балкончик, покрутила головой, принюхалась, поколупала между рейками и ничего не сказала, но выражение брезгливости удалось ей вполне. Сергей не видел, его счастье. А Кате этот презрительно-оскорбленный взгляд причинил боль почти физическую. И опять накатило чувство вины.

Да разве была она виновата? Или Сергей? Никто не был виноват. У самых «верхних» счет внезапно оказался под арестом, вот и вся история. «Большие деньги честными не бывают», — невесело усмехнулся Сергей, услышав эту неприятную новость, а Кате по обыкновению стало «верхних» жалко.

Как бы там ни было, они опять зависли на неопределенный срок. К теще возвращаться Сергей отказался, и пришлось Кате идти на поклон к Марье Марковне, просить о новой отсрочке. Марье Марковне «лишняя» квартира была пока не нужна и старый кот в квартире тем более, но она все равно четко показала Кате, кто здесь главный — не со зла, это вышло как-то само собой. Катя в очередной раз предложила помесячную оплату, но Марья Марковна в очередной раз отказалась. Она была не торгашка какая-нибудь, обирать семью бедных преподавателей вовсе не хотела, но за это свое нехотение ждала уважения и благодарности — ее право. «Совсем как мама моя», — отметила про себя Катя. Сергей, будь он рядом, наверняка сказал бы, что это у них «поколенческое».