Читать книгу "Все люди смертны - Симона де Бовуар"

— Согласен.

— Деньги получишь завтра. А теперь уходи.

— Ухожу.

Я смотрел ему в спину и вытирал вспотевшие руки. Мне казалось, что на кону стоит моя жизнь.

— Что он хотел от тебя? — спросила Марианна.

— Он хотел денег.

— Почему ты с ним так резко обошелся?

— Он навеял мне тяжелые воспоминания.

— И поэтому ты так разволновался при его появлении?

— Да.

Она смотрела на меня с подозрением:

— Забавно, можно было подумать, что ты его испугался.

— Какая чушь! С чего бы мне его бояться.

— Возможно, между вами произошло что-то, о чем я не знаю.

— Говорю тебе, это человек, которому я причинил много зла. И очень в том раскаиваюсь.

— И это все?

— Разумеется. — Я обнял ее. — Что тебя беспокоит? Разве у меня могут быть от тебя секреты?

Она тронула мой лоб:

— Ах, если б я могла прочесть твои мысли! Я ревную ко всему, что происходит в твоей голове без меня, и к твоему прошлому, о котором я так мало знаю.

— Я рассказывал тебе о моем прошлом.

— Ты о нем рассказывал, но я его не знаю.

Она прижалась ко мне.

— Я был несчастен. И я не жил. Ты дала мне счастье и жизнь…

Я колебался. Мне захотелось во всем признаться, страстно захотелось перестать ей врать, вверить ей себя с моей непомерной правдой: ведь тогда, если она сможет любить меня и бессмертным, я буду и впрямь спасен вместе со всем моим прошлым и безнадежным будущим.

— Да? — В глазах ее был вопрос. Она чувствовала, что я что-то скрываю.

Но я вспомнил другие глаза: глаза Карлье, Беатриче, Антонио. И я боялся увидеть, как ее взгляд изменится.

— Я люблю тебя, — ответил я. — Разве этого не довольно?

Я улыбнулся, и ее лицо смягчилось; она доверчиво улыбнулась мне в ответ:

— Да, мне этого довольно.

Я мягко коснулся моими бессмертными губами ее смертного рта и подумал: да будет Всевышнему угодно, чтобы она никогда не узнала о моем предательстве!

Прошло пятнадцать лет. Бомпар несколько раз обращался ко мне за внушительными суммами денег, и я ему всегда их давал, но в последнее время он больше не объявлялся. Мы были счастливы. В тот вечер Марианна вновь надела свое платье из черной тафты с красными полосками; стоя перед зеркалом, она придирчиво себя разглядывала: она все еще была прекрасна. Внезапно она обернулась:

— Как молодо ты выглядишь!

Я понемногу обесцвечивал волосы, стал носить очки, я пытался усвоить повадки человека в возрасте, но лицо оставалось предательски молодым.

— Ты тоже! — Я улыбнулся. — Мы не замечаем, как стареют наши любимые.

— Ты прав.

Она склонилась над букетом хризантем и принялась обрывать увядшие лепестки.

— Как жаль, что мне придется сегодня сопровождать Анриетту на бал. Потерянный вечер. Я так люблю наши вечера…

— У нас много вечеров впереди.

— Но этот будет потерян, — вздохнула она.

Она выдвинула ящичек туалетного столика, вынула несколько колец и надела их.

— Ты помнишь, как Жак любил это кольцо? — спросила она, показывая мне массивное серебряное кольцо с синим камнем.

— Помню.

Я не помнил. Я ничего не помнил о нем.

— Он так грустил, когда мы уезжали в Париж; он был чутким ребенком, не то что Анриетта.

Она помолчала, глядя в окно: на дворе моросило, стояла осень. Ватное небо тяжко нависало над полуголыми деревьями. Марианна весело подошла ко мне и положила руки мне на плечи:

— Скажи, как ты проведешь вечер, и мне будет чем заполнить мысли о тебе.

— Я спущусь в лабораторию и поработаю, пока не начну клевать носом. А ты?

— Мы зайдем домой перекусить, а потом я проскучаю на этом балу до часу ночи.

— Мама, вы готовы? — спросила Анриетта, входя в комнату.

Она была стройной и высокой, как и ее мать, и унаследовала ее голубые глаза, но лоб был высоковат, а нос резковато очерчен: нос Фоска. На ней было розовое платье, усеянное маленькими букетиками, и оно плохо сочеталось с резкими чертами ее лица. Она подставила мне лоб:

— До свидания, отец. Вы будете скучать без нас?

— Боюсь, что да.

Она, смеясь, обняла меня:

— Я буду веселиться за двоих.

— До завтрашнего утра, — сказала Марианна и легко скользнула пальцами по моему лицу, — думай обо мне.

Я выглянул в окно и смотрел, как они садятся в коляску, которую затем проводил взглядом до первого поворота дороги. Я чувствовал себя потерянным. Чем бы я ни занимался, этот особняк оставался для меня чужим; мне казалось, что я поселился в нем вчера и покину его завтра, — я не чувствовал себя дома. Я выдвинул один из ящичков туалетного столика: там была шкатулка, в которой хранились локон Жака, его миниатюрный портрет и сухие цветы; в другой шкатулке лежали памятные вещицы Анриетты: молочный зуб, страница с детскими каракулями, вышитый лоскуток. Я закрыл ящик и позавидовал Марианне: у нее так много драгоценностей!

Я спустился в лабораторию, она была пуста; белые плиты гулко отозвались на мои шаги. Колбы, пробирки и реторты смотрели на меня враждебно и вызывающе. Я подошел к микроскопу. Марианна собственноручно посыпала стеклышко мелким золотым порошком, и я знал, что она была бы счастлива, если бы мне удалось дать ему точное описание; но мои иллюзии развеялись: мне никогда не удастся сорвать с мира его маску. В микроскоп и сквозь очки я все равно смотрел своими глазами; ибо, лишь оставаясь ощутимыми и видимыми, предметы начинали существовать для нас, послушно занимая место в пространстве и времени среди других предметов; даже если мы поднимемся до луны или спустимся на дно океана, мы останемся людьми в мире людей. А таинственные реалии, которые рукой не потрогаешь: силы, планеты, молекулы, волны, — лишь зияющая пустота, углубленная нашим неведением и прикрытая словами. Природа никогда не откроет нам своих секретов, потому что у нее секретов нет: мы сами придумываем вопросы и конструируем ответы на них, и на дне наших реторт мы обнаруживаем только собственные мысли; эти мысли способны с течением времени умножаться, усложняться, объединяться во все более хитроумные системы, но как они могут вытащить меня из меня самого? Я приложил глаз к микроскопу; я вечно буду видеть одну и ту же картину перед моими глазами, перед моим мысленным взором; ничто никогда не станет другим, и сам я не сделаюсь другим.

Было около полуночи, когда я с удивлением услышал стук колес; влажная дорога хлюпала под лошадиными копытами. Я вышел с канделябром в сад; из коляски выскочила Марианна, она была одна.