Читать книгу "Ах, война, что ты сделала... - Геннадий Синельников"

Почти десятилетняя афганская кровавая бойня носила форму партизанской войны и не была похожа ни на какие другие, в которых Советские Вооруженные Силы принимали участие после 1945 года. Она была непредсказуема, страшна и не вписывалась ни в какие рамки и статьи действующего на то время Боевого Устава Сухопутных войск. Но она шла полным ходом, была существующей реальностью и требовала к себе пристального внимания, изучения и обобщения приобретенной практики ведения боевых действий личным составом Ограниченного контингента. Приезжающие в бригаду офицеры, генералы из Министерства обороны страны, Генерального штаба говорили, что боевой опыт в Афганистане заставил многих военных и государственных руководителей страны по-другому взглянуть на эти события, в корне пересмотреть многие положения существующей военной доктрины. Они заверяли нас, что уже полным ходом идет переработка Боевого Устава, что именно наш боевой опыт лег в основу изменения тактики и стратегии Сухопутных войск и приблизил их к реальной действительности, чем сохранит жизни тысяч и тысяч наших военнослужащих, которым еще когда-нибудь, возможно, придется воевать в подобных условиях.

Мы были горды тем, что своими действиями и жертвами, немного запоздало, но помогаем нашим Вооруженным Силам, тысячам ее будущих защитников в ближайшей и далекой перспективе сохранить себя в сложной боевой обстановке ведения подобных боевых действий. Какими мы были наивными!

После Афганистана, попав в отдаленный заполярный гарнизон, я, как говорится, попал с корабля на бал. Дивизия готовилась к тактическим учениям. К нам в батальон прибыл командир полка, подполковник Михайлов. Он проверял знание офицерами положений Боевого Устава Сухопутных войск, функциональные обязанности и задачи на предстоящий этап действий. Отвечая на заданные мне вопросы, я все время говорил применительно к местности и боевым условиям Афганистана. И сколько бы он ни пытался направить мои ответы в строгое русло требований Устава, у него ничего из этого не получалось. А точнее, не получалось у меня, потому что предстоящие учения для меня были неосязаемыми, непонятными и какими-то нереальными: что-то наподобие игры в войну, в которую мы, мальчишки, любили играть в далеком босоногом детстве.

Я держал в руках новый Боевой Устав, читал его и видел, что нашим афганским боевым опытом в нем даже и не пахнет. Было непонятно, почему опять все спрятали, скрыли, забыли? Словно и не было тех лет кровавой бойни с ее многочисленными напрасными жертвами. А ведь война еще продолжалась. Но курсанты в военных училищах, которые уходили потом в войска командирами взводов, офицеры, заканчивающие военные академии, многим из которых была одна дорога — в Афганистан, все они по-прежнему изучали тактику действий подразделений и частей США, Китая, ФРГ, но только не боевой опыт, тактику партизанской войны в ДРА. Изучали то, что никому не нужно было на том театре военных действий, но который реально существовал в нашей действительности. С принижением роли афганской войны и связанными с этим массовыми фактами одурачивания, замалчивания, очковтирательства мы, бывшие афганцы, столкнулись даже в стенах военной академии. Казалось, где, как ни здесь, в так называемой кузнице офицерских кадров, должно оперативно браться на вооружение все новое, прогрессивное, но…

Испытав на себе, что такое выход из окружения, я знал, как это невыносимо трудно морально, психологически и даже физически. Что в трудной боевой ситуации, даже при незначительных людских потерях, ожидание последующих жертв так сильно давит на психику солдат и офицеров, что подразделение в дальнейшем зачастую оказывается неспособным продолжать боевую операцию. Но на лекциях, а особенно по «Защите от оружия массового поражения» в академии мы решали задачи, по которым несколько ядерных боеприпасов достаточной мощности, выпущенные по колонне подразделения на марше, не влияли на выполнение поставленной задачи. И это при значительных людских и прочих потерях!

— Не может быть такого! — убеждали мы преподавателей, но они объясняли нам методику расчетов, по которым все должно быть так, а не иначе, говорили о защитных свойствах техники, вооружения, местности, направлении ветра, температуре воздуха и других факторах, но мы, афганцы, никак не хотели, да и не могли понять эту туфту. Потом свыклись и, решая очередную задачу, кто-нибудь из слушателей пускал горькую и плоскую шутку: «И подразделение, стряхнув радиоактивную пыль (лапшу) с ушей, продолжило выполнение поставленной задачи».

Мы понимали, что и ученые, написавшие свои научные труды, и преподаватели, их озвучивающие, не могли в реальности испытать то, в чем они нас убеждали. Все это было чем-то из области предполагаемого, фантастического, и опровергнуть это могла только практика. Жаль только одного: когда ядерные снаряды полетят на головы наших военнослужащих и мирных жителей страны, спросить будет уже не с кого. Тогда не было еще Чернобыльской трагедии и решаемые нами задачки всегда заканчивались только победой наших подразделений. Теоретически они выполняли любые боевые задачи при применении противником в больших объемах средств массового поражения и уничтожения.

Больше всего нас поражал старший преподаватель кафедры, доктор психолого-педагогических наук полковник Железняк. Читая свои лекции, особенно темы о морально-психологическом состоянии и поведении военнослужащих в боевой обстановке, он выдавал нам такие надуманные, далекие от истины понятия, от которых мы, воевавшие, приходили в недоумение. Видя оторванность научных трудов от реальной действительности, мы пытались доказать полковнику, что в бою сказанное им выглядит совсем иначе, что его умозаключения не соответствуют истине. Но полковник — ученое светило — глядел на нас, капитанов, как на плохих учеников, и снова монотонно повторял нам одно и то же, чего мы никак не хотели запоминать. В отличие от него, многие из нас прошли Афганистан и знали на практике то, о чем не имел и малейшего понятия тот полковник. Но он обладал правом оценивать наши теоретические знания и выставлять соответствующие оценки, и он выставлял их за те знания, которые мы получали на его лекциях и из его учебных пособий. А за оценки с нас спрашивали. Мы долго возмущались его непониманием и нежеланием вникнуть в суть вещей, но потом поняли, что ему так проще — своих вершин в науке он уже достиг. Ехать в командировку в Афганистан, чтобы хотя бы своими глазами увидеть то, о чем мы ему говорили, послушать других очевидцев войны, ему было ни к чему. Ему даже в комнатных условиях не хотелось напрягаться, искать что-то новое, современное, перерабатывать свои, давно сочиненные и написанные им лекции.

— Александр, — спросил я как-то офицера, прошедшего чеченскую бойню, — как вы готовились к своему первому бою и пригодился ли вам опыт нашей войны?

Он выразительно поглядел на меня, и я все понял. Он рассказал, что их в спешном порядке направили в Грозный, когда там еще было все спокойно и никто пока не стрелял. По прибытии в город сразу же поставили задачу: выдвинуться танковой колонной, встать на какой-то улице и кого-то ожидать. Была ночь, незнакомый город, непонятная задача. С трудом нашли нужную улицу, остановились. Долго ждали новой команды, потом развернулись и пошли во вновь указанный район. И вдруг — выстрелы из гранатометов, крики, стоны, маты, море неконтролируемого огня, и дикий ужас в глазах молодых, ни разу не стрелявших и не убивавших солдат… Это уж потом, когда началась война, им, как и нам в Афганистане, советовали: входя во двор, квартиру, увидев что-то подозрительное, не думая, брось туда ручную гранату, она сама разберется, есть ли кто там. А если вдруг окажутся просто невиновные люди, возможно, женщины, старики и дети, не беда, пускай не лазят где не положено. Один-другой десяток, сотня напрасно убитых, все это — ерунда. Хочешь выжить, тогда стреляй и опережай любого, кто может выстрелить в тебя. Стреляй во всех и вся, и пускай тебя не мучает совесть. На войне она ни к чему. Твоя совесть — это твои командиры и их приказы. И главное: стрелять, убивать и выжить!