Читать книгу "Женщины Лазаря - Марина Степнова"

На самом деле Лидочка, и без того бесконечно неуверенная в себе, влюбившись, совсем потерялась. Посоветоваться, даже просто поговорить было не с кем — изгнанная из рая Люся Жукова так и не ответила ни на одно из Лидочкиных писем, отвлекать Царевых-старших от усердного выживания было совестно, а дети — они были просто дети. Давали немножко сил, отнимали взамен очень много времени. Оставалась Галина Петровна, но говорить с ней о любви? С тем же успехом Лидочка могла искать участия у ящика с канифолью, в котором балетные, выбегая на сцену, буцали пуанты, чтобы окончательно не соскользнуть в иное измерение и не свихнуть себе шею.

Особенно тяжело переносила Лидочка бесконечный восторженный галдеж в классах и раздевалках — в новенького красавца-старшеклассника, как положено, влюбились сразу все, от первоклашек до выпускниц. Это было жадное, глупое, истерическое обожание, которое всегда процветает в закрытых сообществах — в гимназиях, в казармах, даже в бараках. Обсуждение рубашек прекрасного принца (ах! сегодня он в розовой!) и его происхождения (говорю вам, девчонки, у него папа — дипломат!) казалось Лидочке унизительной пародией на ее собственные чувства. Право мечтать о Витковском и толковать его взгляды, улыбки и даже жесты принадлежало ей — больше никому. Но, несмотря на все попытки сохранить хотя бы видимость независимости, Лидочка то и дело ловила себя на том, что питается теми же жалкими крохами с общего стола, что и все остальные, — пришивая ленточки к пуантам, закалывая волосы, стоя под душем среди таких же, как она, мокрых и голых скелетиков, Лидочка жадно впитывала в себя каждое слово, каждую дурацкую историю — лишь бы речь шла об Алексее Витковском.

Только очень наивные люди могут предположить, что в балете в ходу исключительно платонические чувства и высокие переживания. Вольность нравов, которая царит в хореографических училищах, извиняется только тем, что большинство учащихся просто не знают, что на свете бывает что-то еще. Обтягивающие балетные трико, привычные переодевания на виду у всех, задранные голые ноги и руки, совместное мытье, бесконечное пестование тел, а не душ — все это не оставляет места ни воображению, ни романтическим мечтам. Плоть для любого балетного — это просто плоть, рабочий инструмент, которым изредка можно воспользоваться для дружеского перепихона, но не больше. На большее просто не хватало сил. В старших классах девочки много сплетничали о любовниках, которых заводили взрослые балерины, но упирали все больше на материальную сторону дела. Например, какой-то счастливице кавалер подарил сразу две пары кожаных сапожек — черные и цвета лосося, и это и было высшим триумфом в отношениях между мужчиной и женщиной. Других отношений между мужчиной и женщиной никто не знал. И Лидочка тоже.

Конечно, были еще пестики и тычинки, собачки и кошечки, парочки, обжимающиеся по скамейкам, Ритка Комова, бросившая училище по молодому шалому залету, плывущая под партами страница, вырванная из какой-то медицинской книжки, с черно-белым рисунком и устрашающей надписью — пенис в разрезе… Посмотри и передай дальше. Лидочка посмотрела и передала. На этом ее сексуальное воспитание завершилось.

Правда, когда начались занятия по дуэтному танцу, выяснилось, что отношения можно иметь еще и с партнером. Вдвоем было проще сражаться за место в репертуаре, вдвоем было удобнее репетировать, в конце концов, партнер был свой, и можно было не тратить время на объяснения, почему нельзя заводить детей и как размять забитую мышцу. Те, кому по страхолюдности не светили сапоги цвета лосося, и самые упертые фанатички выбирали партнеров. Но человеческого в таких парах тоже не было ничего или почти ничего. Это были браки по производственной необходимости. После того как два худых взмокших подростка несколько часов подряд отрабатывали подъем на руку партнера или подбрасывание ученицы в позе рыбки с поворотом, о романтических чувствах можно было не беспокоиться. Травмы, падения, дурные запахи, пот, слюна, сорванное дыхание, скользкие чужие руки, равнодушно ощупывающие твое тело, — после этого оказаться в одной постели можно было только по великой пьяни. Или от великой тоски.

Лидочка поняла это, как только обзавелась собственным партнером — Леней Беляевым, бледным, упрямым мальчиком, помешанном на балете и собственной заднице. Он часами изнурял себя упражнениями, добиваясь какого-то особого ягодичного изгиба, и, даже поднимая Лидочку на вытянутой, мелко дрожащей от напряжения руке, исхитрялся скосить глаза так, чтобы видеть в зеркальных стенах собственный зад. Его прикосновения, холодные и липковатые, как манная каша, не вызывали у Лидочки ничего — даже отвращения. Роняет редко — и на том спасибо.

С Витковским все было по-другому. Его Лидочка ощущала всем телом даже на расстоянии — и это было чудесное, яркое, нервное чувство, больше всего похожее на боль от ожога.

Это было настоящее. Это была любовь.

К исходу осени Лидочка похудела так, что стало заметно даже в хореографическом училище, но никто и не подумал волноваться — все списали на «Жизель», премьеру которой назначили наконец-то на конец января, так что Лидочке кроме основных занятий и репетиций назначили еще и дополнительные занятия в мужском классе. Уланова, небось, не дура была, когда с мужиками репетировала, потому — прыгай, Линдт, прыгай, распорядилась Большая Нинель. Без великого баллона нет великой балерины. Лидочка послушно прыгала, едва замечая гравитацию и легко обставляя самых прыгучих и длинноногих парней. Еще час после занятий. Еще. Пустой зал, перекидное жете, перекидное, перекидное! Ап! Ап! Ап! Она, страшно стукнув пуантами, прыгнула последний раз и без сил повисла на станке, расслабляя натруженные гудящие мышцы и чувствуя, как стекает между лопатками струйка прохладного пота.

— Круто, — сказал кто-то позади с неподдельным восхищением. — В жизни не видал, чтоб девчонки так прыгали.

Лидочка обернулась.

В дверях стоял Витковский, темноволосый, легкий, в распахнутой на груди рубашке — в белой, девочки. Сегодня — в белой.

— Тебя ведь Лида зовут, да?

Лидочка кивнула.

— Слушай, а у вас тут кофе пьют? В Энске вашем?

Лидочка кивнула еще раз, и Витковский засмеялся.

— Мне говорили, что ты немая, — сказал он весело. — Но я думал — врут. Слушай, покажи мне хоть одну приличную кофейню, а? С Москвы капучино не пил, прям не поверишь — ломки уже начинаются. Покажешь?

Лидочка кивнула в третий раз, и теперь они засмеялись оба, как дети, подталкивая друг друга взглядами, неудержимо, взахлеб.

Через неделю о том, что Витковский и Линдт начали встречаться, знали все.

Лидочке даже не завидовали — просто смирились, что кесаревне в очередной раз досталось кесарево. Как будто она мало пахала вместе со всеми, наравне со всеми, больше их всех. Как будто не было этой бесконечной осени, чуть было не сожравшей ее без остатка, вместе с ее любовью, никем не замеченной, неоплаченной, немой. Сама Лидочка, в отличие от прочих, так и не решалась поверить собственному счастью, словно во сне, когда летишь — летишь ведь! — но совершенно точно знаешь, что это неправда. Просто не может быть правдой. Не имеет права.