Читать книгу "Нечисти - О'Санчес"

– Не забыл. – Успокоенный и размягченный целебной бабкиной воркотней, Леха наконец расплылся в улыбке. Старая ведьма и без ворожбы знала, что будет дальше с Лехой, поближе к ночи, когда вече закончится и дневные заботы иссякнут; хорошо бы его водочкой-наливочкой – да с ног свалить, чтобы уснул замертво, но как бы там ни говорили – не только в Петра, нет, не станет пить ни сегодня, ни вообще… В Лену получился. Да такое и к лучшему, если все как следует посчитать. Разговором бы отвлечь, сказками – да ведь, как всегда, уйдет в сарай либо в другую комнату и сам свое мыкать будет, совесть растравливать… А силушка в нем – да, загудела уже, слышно ее…

– А что, Лешенька, почуял ли в себе новое или нет?

– Вроде бы. Вот… у тебя плечо болит, сейчас. Точно?

– С утра с самого. Старость, что ты хочешь…

Леха молча положил ладонь на бабкино плечо, подгреб слегка пальцами – отдернул занемевшую кисть.

– А теперь?

Бабка отложила полотенце, растерянно подвигала плечом, шеей…

– Не болит! Ой, спасибо! Мне бы самой неделю колдовать да лучшие травы расходовать, а ты – вжик!.. За таким внуком – жить и горя не знать! Только на меня и вообще понапрасну сил не расходуй покамест, только копи. Только накапливай да пользоваться учись.

– Разберемся. Может, чаю глотнем или не успеем?

– Успеем, позовут, когда надо, день длинный. Я точно попью, а то ведь к вашему столу, если затеется, мне не сесть будет, не по чину.

– Чтэ-чтэ? Сядешь, баб Ира, и ни одна сволочь…

– Промолчи, Алешенька, коли в чем не разбираешься! Ты бы мне еще разрешил пальцем в носу копаться на людях. Обычаи не тобою заведены и не при тебе отменятся. Мне сие вовсе не в обиду, но вам всем в необходимый почет. Сначала строй, потом ломай, а не наоборот. Там печенье в буфете… Да сиди, я сама… – Бабка подхватилось было, но Леха ее опередил.

– И я сам, но быстрее. Опять это овсяное… Ты, бабушка, очень постоянна в своих предпочтениях… Да нет, нравится, просто оно очень сладкое, а я уже, как назло, сахар намешал…

* * *

– Диня, ты опять плакал во сне и маму звал.

Денис с тяжелым вздохом спустил ноги с кровати, уткнулся локтями в колени, кулаками в переносицу.

– Погоди минутку, сейчас попытаюсь вспомнить, это очень важно.

– Я понимаю. Я пока в душ, ладно?

О, этот проклятый момент пробуждения! По идее – если сон плохой, так просыпаться легче, а на самом деле – словно с похорон вернулся. Нет, в этот раз он не все, но многое отчетливо помнит. На улице должно быть солнышко, – Денис выглянул в окно – небо синее, есть облачка, но маленькие. Куда бы им сегодня пойти? На залив? Или в Павловский парк наведаться, или опять на роллерный скейт? Денис хмыкнул и даже чуточку оттаял от воспоминаний: Машенция прямо визжала от восторга, когда он один за другим убирал синяки и ссадины, и не просто убирал, а сделал из этого целое представление… Один синяк он «зашептал», на другой дунул, третий ластиком стер, потом ей позволил «полечить», и у нее тоже якобы получалось… То есть и после ее шаманской белиберды царапинки и прыщики, и пятнышки, и родинки сходили, но только потому, что Денис подстраховывал, дублировал ее пожелания… Всего на год младше его, а эмоций на целый детский сад. Для нее приятно творить чудеса…

– Вспомнил? – Маша благоухала парфюмом, вчерашним его подарком, и запах действительно был превосходен: тонкий, холодный и чуточку горьковатый. Денис видел, что она ждет его реакции, прямо скачет от нетерпения.

– Слу-у-шай, какой класс! Это что, шампунь такой?

– Нет!.. Ну не издевайся, пожалуйста, скажи, как тебе?

– Лучше не бывает, честно. Хотя ты мне и без парфюмов нравишься ничуть не меньше. Когда ты успела накраситься?

– Да ну тебя! Стараешься, стараешься ради него же – и никакой благодарности. Так ты вспомнил, что хотел?

– Основное – вроде бы да. Это был обалденный по качеству сон, но очень тяжкий. Яркий, адекватный, с осязанием, с обонянием, но такой, знаешь… Я до сих пор еще от него не отошел. Тяжело.

– Расскажешь?

– Если тебе действительно интересно – конечно.

Вместо ответа девушка опять запрыгнула на кровать, набросила на обоих одеяло и прижалась ухом к его спине.

– Ты куда закопалась?

– Мне так удобнее слушать. Только чур, чтобы не страшно было, ладно?

– Постараюсь.

С чего начать? Денис тяжело вздохнул.

– Приснился мне мой отец, не тот, типа отчим, которого я всю жизнь считал отцом, а якобы настоящий, биологический, ты же понимаешь, как это бывает во сне: любая шизофреническая чушь воспринимается вполне естественно. (Этот момент сошел вполне гладко, Денис почувствовал спиной, как Маша кивнула, и дальше уже продолжал уверенней.) И якобы отец реальный облик имел в этот раз, не то что раньше, когда ничего конкретного не рассмотреть было, но странный, в разные моменты – разный. Мы с ним очень много где ходили-бродили, летали даже, побывали в разных местах, постоянно разговаривали, и разговоры наши были ни больше ни меньше как о судьбах мира и человечества в целом. А надо сказать, что отец мой из сна изначально очень был мною недоволен, мол, лодырь я и разгильдяй, и такой, и сякой, и… Нет, насчет Его требований, чтобы он с Машей расстался, рассказывать не стоит… Сплошные родительские претензии, одним словом… Что человек? Заполнив своим присутствием всю сушу и большую часть морей и океанов, сумев приспособиться к вечному холоду и постоянной жаре, «человек разумный» так ни в чем и не постиг совершенства. Все сущее в нем, все плоды рук его и разума, абсолютно все оказалось ненадежным и зыбким: жизнь и здоровье, обычаи, одежды, границы и мораль. Посмотри, как он слаб и мерзок… Легионы их, и все они, от мала до велика – один и тот же клубок из слабости и мерзости. Ты умеешь летать?

– Да, отец.

– Взлети же… Видишь, как это легко, простейшее удовольствие, но ни одному смертному оно недоступно, разве что во сне, таком же коротком, убогом и бессмысленном, как и вся его жизнь… Ты предпочитаешь крылья… Я бы счел это странным, вздумай я мыслить человеческими категориями… Но ты летаешь, и если тебе, сыну земной женщины, все еще нужны подтверждения твоей исключительности – они у тебя за спиной.

Тебе знакомы заповеди, по которым, в той или иной форме адаптированным согласно обычаям и верованиям бесчисленного множества людских племен, пытается жить большая часть человечества. Для чего они нужны, как ты считаешь? Не для того ли, чтобы совместить внутривидовую конкуренцию и инстинкт самосохранения и тем самым породить наигнуснейшего из природных ублюдков, имя которому – общество? Они воруют и убивают, травят плод и спиваются, обманывают… Сыновей, мужей, жен, сестер, друзей, начальников, богов, жрецов, себя… Все преступают, все разрушают, что сами воздвигли, но – живут. И каждый новый день, вот уже много тысяч лет подряд, дает им хлеб насущный. Видишь два кресла и столик на площади? Этого города давно уже нет, но я сохранил часть его. Зачем? – Сам не знаю. Даже я не могу знать все, ибо, позиционируя себя всезнайкой, немедленно попаду в плен схоластическим парадоксам, а они суть – плоды моей же выдумки, что в свою очередь рождает парадокс того же типа, но который при этом пытается быть примененным «извне»… Не морщи лоб, можешь считать, что я шутил. Этот столик пуст, наполни же его яствами и питием.