Читать книгу "Женщина в зеркале - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

Опишу последовавшую вслед за этим сцену. Франц плакал, приводил доводы, метал громы и молнии, рассерженно кричал и снова стенал. А я сохраняла хладнокровие, хорошо владея собой, потому что, не опускаясь до вранья, все же не стала излагать подробно истинное положение дел. Моя решительность, мое спокойствие и молчание в конце концов вывели его из себя. Хлопнув дверью, он вышел из дому.

Часом позже он вернулся с Тейтельманом и Никишем, семейным врачом и своим коллегой. Он убедил их, что у меня приступ помешательства. Мне было нетрудно рассказать им о своем желании уйти от мужа, ибо, в отличие от бедного Франца, они выслушали меня, не испытывая никаких страданий.

Когда они сообщили ему, что я не больная женщина, а скорее женщина, которая желает развестись, Франц издал ужасный крик. В нем слились боль раненого зверя и страдание ребенка. От этого воя я оцепенела, преисполнившись угрызений совести. Значит, Франц так сильно меня любит?..

В этот момент я — а меня била дрожь — решила: раз уж не могу его утешить, то отдам ему все, чем располагаю. На следующий день я отправилась к торговцам произведениями искусства, через которых я составила свою коллекцию рисунков на стекле, и предложила им приехать, произвести экспертную оценку моей коллекции и продать ее.

Ты мне не поверишь! Эти хамы, которые вытянули из меня целое состояние, даже не потрудились приехать, несмотря на повторные к ним обращения. Один из них после долгих уговоров все же соизволил явиться и предложил мне смехотворную сумму — тысячную часть того, что мне стоили мои миллефиори.

По моему приказанию слуги выставили его за дверь. Этот случай наполнил меня отвращением. Отвращением к этим мошенникам, отвращением к самой себе, оказавшейся такой наивной, отвращением ко всем этим вещицам, ценность которых оказалась дутой.

Что я сделала? Если бы ты спустилась к Дунаю под мост Радецкого и, при наличии необходимого снаряжения, сумела погрузиться на дно реки, то там, среди форелей и щук, тебе бы открылась самая что ни на есть барочная флора: там раскинулись хрустальные луга, стеклянные цветы и разноцветные растения, превращенные в миллефиори, которые некий бог-ювелир с итальянским вкусом насадил ради собственного удовольствия.

В самом деле, туда я несколько дней подряд после полуночи высыпала то, что некогда составляло «мои сокровища».

Прощай, Вена. Я оставила Францу все свое имущество, мои личные средства — жалкие остатки от тех миллионов, которые я внесла в совместную собственность нашей четы. Его согласия я не спрашивала. Мнения Шондерфера тоже.

В то время Франц отказался дать мне развод. Так он упрямился на протяжении многих лет. Это меня глубоко огорчало и трогало. Насколько мне известно, это упрямство означало, что Франц отвергал идею развода, он хотел, чтобы мы вновь соединились; готовый меня простить, он ждал моего возвращения.

Только в прошлом месяце мне прислали бумаги на подпись. Бракоразводным процессом занимается адвокат. Кто за всем этим стоит? То ли Франц, который наконец смирился — чего бы мне хотелось, то ли его семья, которая с помощью интриг переломила его. Этого я никогда не узнаю.

Из Вены я уехала бедной. И это принесло мне ощущение благополучия. Тот портфель ценных бумаг, доставшийся мне от приемных родителей, вопреки моей воле определил мою судьбу — судьбу наследницы. Оставшись без гроша, я была намерена вернуться к своей настоящей жизни. Или заново выдумать ее. Сначала я обосновалась в Цюрихе. Там на деньги, заработанные уроками, я сняла мансарду и начала читать работы Фрейда. Впоследствии я прошла второй курс лечения, теоретический, а не терапевтический, и это был ход, который дал мне возможность, в свою очередь, стать психоаналитиком.

Да, ты правильно меня поняла, Гретхен! Я стала врачевателем душ. Я лечу тех, кто страдает. Конечно, пока что я бьюсь над тем, чтобы обзавестись постоянной практикой. Однако я не теряю надежды, что мне это удастся.

Пока же, чтобы чем-то себя занять, я пишу книгу о фламандском мистицизме, эссе, которое по завершении я намерена послать профессору Фрейду.

Как я к этому пришла?

Благодаря одному дереву.

На этот раз речь идет не о стеклянном дереве, изготовленном стеклодувами Мурано или Баккара, а о липе, к которой привели меня ноги.

Я ездила в Бельгию вместе с Уллой, моей цюрихской подругой, которая преподает историю в женской гимназии. Мы только что проехали по богатой Валлони, и Фландрия, по контрасту, казалась нам бедной до тех пор, пока Антверпен не раскрыл перед нами все свое великолепие, а вслед за этим нас на набережных своих каналов принял прелестный Брюгге.

Времени у нас оставалось в обрез, а Улле непременно надо было посетить обитель бегинок. Чтобы ты лучше поняла эту настойчивость, я должна уточнить, что Улла — активная сторонница борьбы за освобождение женщин, она считает несправедливым то, что на протяжении столетий общество отводит нам второстепенную роль. Она требует для женщин права голоса, выдвигая такой довод: раз мы подчиняемся законам, мы должны участвовать в их разработке. Она не согласна с тем, что мы ниже по умственному развитию, а тем более с тем, что мы не способны выбирать. Стоит ли ждать войн и обнищания людей, чтобы в очередной раз обнаружить, что женщины умеют исполнять обязанности и даже заниматься ремеслами, которые традиционно считаются мужскими? Хотя я не такая активная, как Улла, я одобряю ее борьбу и надеюсь, что ты не сродни тем клушам, которых это возмущает. По мнению Уллы, бегинки были первыми эмансипированными женщинами Средневековья, так как они разработали модель самостоятельной жизни, не прибегая к образованию супружеских пар и созданию семьи. Они избегали традиционных ролей — жена, мать, вдова, любовница; они мечтали о чем-то большем, чем роды и стирка грязного белья. Объединившись в нерелигиозную общину, они предлагали альтернативную модель поведения в эпоху, когда доминировали мужчины. Впрочем, очень быстро самцы перешли в нападение. Неоднократно они покушались на образ жизни бегинок и даже расправлялись с ними.

Улла хотела воздать должное этим женщинам-первопроходцам и рассчитывала написать статью для журнала швейцарских суфражисток. Признаюсь, что меня в тот день больше заботили волдыри на ногах — я так мало хожу пешком, — чем разглагольствования Уллы, безусловно увлекательные. В то время как моя подруга бегала от одного дома к другому, посещала капеллу, осматривала лазарет, я, едва перейдя горбатый мостик через канал, приметила дерево, к стволу которого и прислонилась.

Разувшись, я растерла ступни, а потом призадумалась.

Под этой липой меня объяло душевное спокойствие. Уж не знаю почему, но это место показалось мне знакомым. Несомненно, тишина, прерываемая только призывными криками лебедей и гусей, напомнила мне о детстве. Возможно, прикосновение к земле вернуло меня в те далекие времена, когда я, уткнувшись лицом в траву, пыталась обхватить земной шар раскинутыми в стороны руками. Во мне всплывали старые ощущения, которые меня волновали и ободряли.

Неожиданно у меня возникло впечатление, что жизнь может быть простой. Довольно наполнить легкие воздухом, смотреть на небо и любоваться светом.