Читать книгу "Корниловец - Валерий Большаков"

Раздались гулкие шаги, топавшие по коридору, обрывавшие мысли Антонова.

Отворилась дверь — и вошёл враг его. Небритый, исхудалый, в рваной рубахе, но взгляд по-прежнему насмешлив. С-сволочь…

Штык поначалу хотел встать и подойти поближе к Авинову, но вовремя передумал — негоже победителю смотреть на потерпевшего поражение снизу вверх. Этот проклятый белогвардеец был куда выше его. И в плечах пошире, и в бёдрах поуже. Вот почему Дашка сходила по нему с ума — «беляк» был по-настоящему красив, причём красотою мужественной, броской. Эти твёрдые черты, чеканный профиль, стальной взгляд…

Почувствовав, как в кровь его вливается ледяная струйка ненависти, Штык мягко улыбнулся — недолго этой сволочи красоваться…

— Ну, здравствуй, — промурлыкал он, наслаждаясь каждой секундой бытия. «…И аз воздам!» — мелькнуло у него. Ох и воздам…

Авинов не ответил. Глазами поискав стул, он сел бочком, чтобы было куда пристроить руки, связанные за спиной.

— Я слушаю, — холодно сказал он.

— И это всё, что ты можешь сказать? — поднял брови Антонов.

Белогвардеец усмехнулся.

— Если я скажу всё, что о тебе думаю, — проговорил он, — твои держиморды опять станут бить меня сапогами. Пару ребер они мне уже сломали, так что хватит с меня откровений.

Антонов вздохнул. Удивительно… Он столько ждал этих минут, представлял, как будет пытать эту… этого…

А теперь вот сидит и размышляет: что дальше-то? Жизнь у этого контрика одна всего, вот и надо придумать, как бы её так отнять, чтобы эта гадина белая возмечтала о смерти, чтобы в ногах у него ползала, пресмыкаясь, выпрашивая умертвие. Удивительно…

А ведь он вовсе не жестокий человек. Вот Муравьёв, тот — да, тот садюга известный, а он — нет. Контрреволюционеры вызывают у него брезгливость, как таракан, угодивший в суп. И только Кирилла Авинова он готов терзать и мучить. Есть за что. За кого.

— Ты умрёшь, — тяжело сказал Штык. — Скоро, но не быстро. Мои костоломы умеют пытать страшно. Тебя казнят утром — медленно, с толком, с чувством, с расстановкой, — а пока отдыхай, выспись как следует — и думай о том, что это твоя последняя ночь!

— Ну, тогда до завтра, — сказал Авинов, вставая.

— Увести! — буркнул Антонов, откидываясь в кресле.

Степан ухватил «белого» за плечо и выпихнул в коридор.

«Штык» прислушался к себе, покопался в ощущениях… Вроде какой-то неприятный осадок остался, душевная ёлочь — и горчит, горчит, горчит…

Спохватившись, Антонов позвонил домой.

— Алло? — услыхал он приятный Дашин голос.

— Здравствуй, я приехал.

— Очень рада, — голос ничуть не изменился, не наполнился радостью. — Когда тебя ждать?

— Мм… Через часик.

— Хорошо. Я приготовлю поесть.

— И выпить!

— Ладно.

— Целую! Пока.

— Пока…

«Штык» раздражённо бросил трубку. На любовном фронте без перемен… «Ничего, — мрачно подумал он, — завтра у меня появится отличное моральное… мм… противоядие. Ты ко мне — с презрением, а я к тебе — с тайным торжеством! Ты будешь хмуриться, напускать на себя холодность, а я буду улыбаться, припоминая, как выл и плакал твой любовничек, как превращался в говорящую отбивную!»

Антонов энергично потёр руки, ощутив, что хорошее настроение возвращается к нему.

2.

Даша расстегнула шинель — на улице было тепло — и обошла штаб со стороны сквера. Часовые узнавали её, и она им милостиво кивала.

Домзак охранялся двумя красноармейцами, этого хватало — толстые стены бывшего винного погреба и стальные двери в заклёпках сообщали тюрьме неприступность Бастилии.

На посту стояли Ванька Шевчук и Борька Кочнев, издали улыбаясь ей. Только что не тявкали да не мели хвостами, как прикормленные собаки. Даша изогнула губы в подобии улыбки и протянула охранникам большой бумажный пакет.

— Тут две бутылки водки, — сказала она, — жареная курица, французская булка и чёрный хлеб, огурчики, варёная картошечка и селёдка.

Часовые глядели на Полынову с преданностью некормленых дворняг. Ваня бережно прижал к сердцу пакет и вопросительно посмотрел на Дашу.

— Мне нужно поговорить с одним заключённым, — спокойно попросила девушка, — с Кириллом Авиновым.

Красноармейцы переглянулись — Борис судорожно сглотнул, предвкушая выпивку. А какой роскошный закусон!

— Только если недолго, — поставил условие Иван.

— Ну конечно, — легко согласилась Даша. — Вы же здесь будете.

Шевчук отложил винтовку в сторону и пропустил Полынову в коридор домзака. Пахло в коридоре, как в нечищеной уборной.

Сунув ключ в замок, Иван открыл дверь камеры и пропустил девушку внутрь.

— Только не запирай, — предупредила она. — Мало ли…

— Само собой! — нетерпеливо уверил девушку Шевчук и быстро удалился — картошечка с селёдочкой ждала его, да под водочку…

Проводив красноармейца глазами, Даша вошла в камеру и огляделась. Деревянный топчан, «застеленный» прелой соломой, мятая миска с присохшими крупинками на табуретке, поганое ведро в углу.

Кирилл стоял у дальней стенки, освещённый пыльным лучом из крошечного окошка — не всякий кот пролезет.

— Здравствуй, Кирилл, — сказала Даша, стараясь, чтобы голос её не дрогнул.

— Привет, Даша, — ответил Авинов.

Он смотрел на неё без удивления, вообще безо всяких эмоций. Она смотрела на него — и что чувствовала? Столько всего находило на душу — и злость, и отчаяние, и нетерпимость, и тоска, и горькое сожаление, и… и… И? И что? Ну же, договаривай? И любовь?..

— Вот, возьми, — сказала она ровным голосом, скидывая шинель. — Прикроешь своё рваньё.

Кирилл нахмурился.

— А ты как же? Март всё-таки…

Чувствовалось, что его самого поражает такой обычный, такой будничный разговор — на пороге темницы.

— Пустяки, тут до штаба десять шагов.

Даша выглянула в коридор и прислушалась.

— Я купила у твоих тюремщиков «свиданку» за водку, — сказала она. — В водке — сильное снотворное. Оно уже должно было подействовать… Если нет, то — вот… — Девушка достала из кармана шестизарядный «кольт». — Не твой любимый «парабеллум», зато и осечки не даст. Пошли.

Авинов пристально посмотрел на неё и кивнул. Набросив на плечи шинель, он шагнул к выходу из камеры. Даша пошагала впереди. Неожиданно остановившись, она оглянулась и сказала:

— Я вышла замуж. За Владика.

Во взгляде Авинова что-то изменилось. Его губы свело судорогой, но он всё же выговорил: