Читать книгу "Волонтер девяносто второго года - Александр Дюма"

Та с ангельским спокойствием вышла из кареты.

— Сударь, не изволите ли вы подать мне руку? — спросила она меня.

Я почти испугался.

— О мадам! — воскликнул я. — Я не достоин этого!

— Ваше одеяние сегодня достойнее королевской мантии… К тому же я знаю вас, — прибавила она, — вы добрый молодой человек.

Я взял ружье на плечо и снял шапку.

Увидев, что мадам Елизавета взяла под руку простого национального гвардейца, люди захлопали в ладоши. Подойдя к подножию лестницы, я хотел ретироваться.

— А где же мой брат? — спросила она, оглядываясь по сторонам.

Я склонился к ней и сказал:

— Он идет с господином Барнавом и господином Петионом.

Потом я снова поклонился мадам Елизавете.

— Неужели мы больше не встретимся, сударь? — спросила мадам Елизавета.

— Нет, мадам, ведь я не могу поверить, что мне выпадет счастье быть вам полезным.

— Пусть так, но вы уже оказали нам услугу, а мы, что бы там о нас ни говорили, не из тех людей, кто забывает об этом.

Тут подошел король.

— Благодарю вас, господа, благодарю, — обратился он к Петиону и Барнаву. — Мне нет необходимости напоминать вам, что, если вы желаете подняться к…

— Государь, — ответил Барнав, — сейчас ваше величество и ее величество королева в безопасности. Наша миссия завершена, и мы должны дать отчет о ней Национальному собранию.

Они поклонились королю и ушли. Я последовал их примеру, то есть откланялся и собрался смиренно удалиться, когда мадам Елизавета, указывая на меня, сказала королю:

— Брат мой, вот этот молодой человек… Очевидно, этому благородному сердцу было трудно расстаться со мной, не вознаградив меня чем-нибудь.

— Действительно, я забыл, что он ваш протеже, — сказал король.

— Вернее, это я его протеже, государь. Король опустил руку на воротник моего мундира.

— Хорошо, молодой человек, говорите быстрее, можем ли мы что-нибудь для вас сделать, хотя сейчас мы в бедственном положении?

Я почувствовал себя оскорбленным; король, вероятно, считал, что я оставался здесь, ожидая вознаграждения.

— Государь, — ответил я, — если вы, дав слово нации, сдержите его, то для меня как гражданина ваше величество сделает все, чего я вправе у него просить.

— Вы видите, сестра, он же дикарь, — заметил король.

— Как вас зовут, сударь? — спросила мадам Елизавета.

— Рене Бессон, мадам.

— Откуда вы родом?

— Из Аргоннского леса.

— Я же сказал вам, дикарь, — повторил король. — И чем же вы занимаетесь?

— Сейчас, ваше величество, я сопровождаю мадам Елизавету.

— Это же не профессия.

— Но у меня есть и другое ремесло.

— Какое?

— Я столяр.

— Брат мой, вам же известна басня Лафонтена о Льве и Крысе.

— Друг мой, вы понимаете, что мне необходимо уйти, — обратился ко мне король. — Если мы вам понадобимся, приходите и спросите Клери, моего камердинера.

— Государь, человек, имеющий профессию, никогда ни в ком не нуждается, тем более в короле.

Король пожал плечами и пошел вверх по лестнице; мадам Елизавета осталась внизу.

— Но если, друг мой, напротив, вы понадобитесь нам? — спросила она.

— О мадам! Это совсем другое дело! — воскликнул я.

— В таком случае, Рене Бессон, приходите и обращайтесь к Клери, — попросила она.

Она ушла вслед за братом, а я стоял неподвижно, восхищенный ее ангельской добротой, сумевшей даже просьбу сделать наградой.

Через два дня журналист Прюдом писал:

«Некоторые добрые патриоты, в ком неприязнь к королевской власти не убила сострадания, были, кажется, обеспокоены нравственным и физическим состоянием Людовика Шестнадцатого и членов его семьи после злополучной поездки в Сент-Мену.

Ну так успокойтесь! Наш «бывший «, вернувшись в субботу вечером к себе, чувствовал себя ничуть не хуже, чем после утомительной и неудачной охоты: он, как всегда, умял цыпленка, а на следующий день после обеда стал играть с сыном.

А маменька по возвращении приняла ванну; первое, что она сделала, — приказала подать новые туфли, показывая всем, как протерлись те, в которых она путешествовала; вела себя весьма вольно с офицерами, приставленными для ее личной охраны; сочла смешным и неприличным предложение оставить отворенными двери в ванную комнату и спальню».

Мы приводим эти три абзаца, чтобы показать, до какой степени может ослеплять людей дух партийного пристрастия. Гражданин Прюдом, который в 1791 году издавал «Парижские революции» и которому в 1798 году предстояло написать «Преступления Революции», находит дурными четыре вещи: то, что король съел цыпленка; то, что он играл с сыном; то, что королева потребовала ванну; то, что, принимая ее, она закрыла дверь.

Подумать только, что нет таких революций, где не нашелся бы свой гражданин Прюдом, который сначала их прославляет, а после обливает грязью!

XXXIX. ПОДМАСТЕРЬЕ У ДЮПЛЕ

Было девять вечера. Я сбегал за лошадью, оставленной в конюшне дома у заставы; мне ее честно вернули. Затем отвел лошадь на почтовую станцию, по-прежнему ссылаясь на г-на Друэ; лошадь поставили в конюшню; взяв за нее расписку, я, поскольку пробило десять, отправился на улицу Сент-Оноре.

Все семейство я застал за столом. Метр Дюпле по поводу великого события, состоявшегося днем, стоял в карауле, и поэтому ужинали не в восемь часов, как обычно, а в десять.

Все радостно зашумели, увидев меня. Метру Дюпле — он находился в шеренге национальных гвардейцев квартала Сент-Оноре — почудилось, будто он заметил меня у дверцы королевской кареты среди гренадеров; но такое показалось ему столь невероятным, что он рассказал об этом в семье как о своем видении, а не о действительности. Как только все убедились, что это я собственной персоной, обе девушки подвинулись и усадили меня между собой. Сделать это им было тем легче, что старший из двух подмастерьев отсутствовал, оставался лишь самый юный, Фелисьен Эрда, влюбленный в мадемуазель Корнелию.

Я не заставил упрашивать себя сесть за стол, так как буквально умирал от голода и жажды. Девушкам очень хотелось меня расспросить обо всем, но метр Дюпле просил пощадить меня до тех пор, пока я не утолю голод и жажду. В несколько минут я «нагнал» ужинающих и добровольно отдал себя любопытству присутствующих.

И мне пришлось рассказать все, не опуская ни единой детали, начиная с той секунды, когда г-н Друэ, словно призрак, спустившийся с высоты горы Монахинь, предстал перед королем, вплоть до отъезда берлины от дома бакалейщика Coca и до тех мгновений, когда карета остановилась у террасы дворца Тюильри.