Читать книгу "Иди за рекой - Шелли Рид"

с пронзительным укором. – Но это лучше, чем ничего. Лучше, чем не иметь места вообще нигде.

Из церковных дверей вышли Пол и священник и задержались у порога, заканчивая разговор. Лукас нервно глянул на Пола, потом – на своего друга, который с пониманием наблюдал за сценой и теперь выкрикнул:

– Ну что, пора?

– Мне нужно идти… Мама.

Он нагнулся и коснулся губами моей щеки. Я прижала ладонь к его мягкому лицу, отчаянно желая удержать его рядом с собой навсегда, но все‐таки догадавшись отпустить, едва он отстранился.

Бывает, женщина раскалывается на две. Бывает, женщина – у всех на виду, и она сидит с прямой спиной на скамейке с подобающим достоинством и смиренно наблюдает, как тот, кого она любит всем сердцем, уходит прочь, в то время как ее второе – сокровенное – “я” вопит, бежит вдогонку, хватает ртом воздух, ловит за руки и умоляет его остаться.

– Лукас! – выкрикнула та женщина, которая была в отчаянии. Он обернулся, когда уже дошел до обочины. – Спасибо, что приехал, – сказала та женщина, которая соблюдала приличия.

По крайней мере, мне довелось еще один, последний раз увидеть его удивительную улыбку, прежде чем он скользнул в машину своего товарища и исчез.

Мать

Вчера вечером я пила вино в темноте гостиной, пока не провалилась в сон. Я проспала не больше часа и вдруг проснулась – на диване, вся как избитая, не понимая, где я. Мне снилось, что после похорон я улетела ввысь вместе с лазоревой птицей, и теперь, в мутном полусне, я до сих пор ощущала легкость полета. В тот драгоценный миг, когда убийственная реальность еще не стерла сон, я чувствовала себя свободной. А потом, осколок за осколком, я вспомнила: Макса больше нет. Лукаса больше нет.

Вот тогда‐то я и решила, что надо попробовать все это записать. Я встала, подошла к письменному столу и взяла ручку и вот эту бумагу для писем. Включила в кухне свет и села за стол – и слова полились таким потоком, что ручка едва за ними поспевала.

Только теперь – когда поднимается солнце и я исписала уже вон сколько страниц – я понимаю: я пишу все это не для себя. Я пишу все это для тебя, Лесная Мать. Я не знаю, как тебя найти, но я давно уверена в том, что это ты – архитектор каменного круга, который мы с Лукасом обнаружили, когда ему было двенадцать. Если бы мне хватило храбрости сказать Лукасу правду в тот день, если бы вместо камня в форме персика мы оставили тебе записку, Лукас мог бы давным-давно узнать, откуда он родом, а значит, у нас с тобой у обеих был бы наш сын. Я так отчаянно не желала ни с кем его делить, что мне и в голову не могло прийти: я все равно его лишусь, и все равно настанет день, когда у меня не станет обоих сыновей.

Я положу свои записи на тот валун, где когда‐то оставила тебе персик, и буду молиться о том, чтобы ты нашла мое послание.

Я рассказываю тебе свою историю, потому что историю Лукаса рассказывать не мне. Всю жизнь я создавала для него иллюзию, что он – одно, а потом разбила ему сердце, признавшись в том, что он – совсем другое. Мой драгоценный мальчик теперь уверен, что он – ничто и ниоткуда. И только у тебя есть ответы, которые ему нужны.

Прошу, помоги нам.

Часть V

1970–1971

Глава двадцать вторая

Яположила страницы Инги Тейт на сухую землю рядом с бревном и прижала стопку сверху камнем, чтобы не унесло ветром. Поднялась. В голове было слишком много всего, чтобы мыслить ясно, сердце не умещалось в груди и болело. Захотелось подвигаться. Я подняла голову, ища ободрения у синего неба, окаймленного кронами деревьев, и шагнула в лес.

Рассказ Инги Тейт был слишком огромен – слишком поразителен, слишком печален. Но в то же время он был и слишком мал.

Она открыла мне так много, но не сказала, где мой сын. Теперь она молит меня о помощи, а я не знаю, как ей ответить.

Меня вдруг пронзило до глубины души осознание разницы между моим томлением по сыну и моим реально существующим сыном. Он был теперь не абстракцией или мечтой, а грустным молодым человеком по имени Лукас, который не знает, откуда он родом, и воюет с врагами, которых не в состоянии постичь. И эта Инга – не размытое воспоминание, не чудесный спаситель, а несчастная женщина, которая рассчитывает обрести во мне то, что потеряла.

Я шла через лес, размышляя надо всем, что узнала. Вернувшись на поляну, я представила себе их: вот двенадцатилетний Лукас шагает по снежным островкам, обнаруживает круг из камней и кладет туда свой камень в форме персика; а вот Инга, годы спустя, приезжает туда одна после похорон другого сына и оставляет свои слова под камнем в ничтожной надежде, что я эти слова прочту.

У ребристого валуна я опустила обе дрожащие руки на круг, уповая на то, что годы страстной тоски по сыну, заключенные в каждом из этих аккуратно уложенных камней, подскажут мне, что нужно делать дальше.

Глава двадцать третья

Три дня спустя я как раз была в саду – срезала цветы льна, когда к дому на белом бьюике подъехала Зельда и помахала мне в открытое окно машины. Пока она припарковывалась, я поставила стебли в бутылку из‐под молока и налила туда воды из крана дождевой бочки. Цветы я поставила на стол на террасе между двумя стаканами ледяного лимонада. Тени тополей и ароматная кошачья мята, растущая по краю кирпичной террасы, делали жаркий августовский воздух чуть менее несносным, но я все равно вся взмокла от волнения.

– Что это у тебя такое? – спросила она, приближаясь и раскрывая для объятий руки.

– Просто лимонад, – соврала я, обнимая ее. Я была как на иголках, и она это заметила.

Она села и отхлебнула лимонад, разглядывая меня через край стакана.

– Что происходит, Ви? – спросила она, буквально пронзая меня взглядом.

– Ну… Пора мне рассказать тебе одну историю, – удалось выдавить мне.

Я решила, что раз уж Инга Тейт смогла рассказать мне свою историю и попросить о помощи, то и я смогу сделать то же самое.

Зельда посмотрела на меня с видимым облегчением.

– Историю, – произнесла она.

– Да, – ответила я, нервно поправляя