Читать книгу "Убийца сидит напротив. Как в ФБР разоблачают серийных убийц и маньяков - Марк Олшейкер"

Несмотря на все это, Колхепп твердо решил полностью изменить свою жизнь. В протоколе есть вопрос о том, насколько значительные перемены ощутил в себе обследуемый. Тодд пишет о выходе из тюрьмы и переезде в Южную Каролину следующее:

«Теперь, когда родные уже не влияли на мои решения, я внимательно присмотрелся к себе и стал работать над тем, чтобы стать лучше. Впредь никаких преступлений, никакого воровства, никаких [сомнительных] делишек. При­ложить все силы, чтобы женщины меня не опасались, понимали, что я уважаю слово "нет". Не попадать в плохие ситуации, относиться ко всем другим так, как хочешь, чтобы относились к тебе. Стал увереннее в себе. Пошел учиться, стал отличником (а раньше был троечником), очень серьезно относился к учебе. Без подвоха. Я стал че­ловеком, на свидание с которым можно отпустить дочку, с которым соседствовать хорошо. По выходу стал образ­цовым работником, в церковь ходил, уважал правопорядок, соблюдал закон и нравился людям. Все было хорошо».

Помимо полученного в подростковом возрасте длительного тюремного срока, Колхеппа травмировало и то, что он попал в реестр сексуальных преступников. Я не хочу сказать, что это было неправомерно, он действительно та­ковым являлся. Как человек, занимавшийся половыми преступлениями на службе в правоохранительных органах, я выступаю за ведение реестров сексуальных преступников. Но в случае Колхеппа этот факт усложнял его борьбу за место в жизни, что в свою очередь вызывало в нем дополнительную озлобленность и ощущение необходимости на­рушать правила и притворяться, чтобы чего-то достичь.

При всех своих стараниях стать лучше Колхепп не мог избавиться от ярлыка сексуального преступника иначе, чем обманывая и изворачиваясь. И даже это было непросто, поскольку к моменту выхода из тюрьмы его имя уже фигурировало в списках сексуальных маньяков, размещенных в открытом доступе в интернете. Как и любая другая открытая информация об уголовном правосудии, эти списки могут использоваться в неправедных целях. Именно так и произошло.

В телефонном разговоре с Марией Тодд рассказывал:

«Я получал кучи писем с угрозами и оскорблениями и массу таких же телефонных звонков. Меня то и дело при­нимались травить. То есть какое-то время все это продолжается, а потом вроде стихает... Риелторы-конкуренты названивали моим клиентам. Одна женщина-риелтор разослала восемьдесят восемь писем всем моим клиентам с приложенным скриншотом сайта - мол, проверьте сами и переходите ко мне. И ведь уходили, хотя прямо никто ни­чего не говорил и на нее не ссылался. Все это шло постоянно, понимаете. Я и название своей фирмы поменял по­этому. Изначально было "Тодд Колхепп и Партнеры", а стало "ТКП". Хотел типа, чтобы мое имя в нем не звучало. Из-за этой травли я обращался в полицию, а мне сказали: "Ты сам в эти списки попал, вот и живи теперь с этим". А в церкви предложили перейти в другой приход».

Об этом же он писал и в протоколе, вглядываясь в свое прошлое. Несмотря на успехи своего бизнеса, очевид­ные материальные плоды этих успехов и уважение клиентов и коллег, примерно с этого момента Колхепп начал со­знавать, что катится под откос и не сможет избавиться от врожденных дурных наклонностей. Эти настроения рази­тельно отличаются оттого, что Тодд испытывал после выхода на свободу. Вот что он пишет о периоде после убий­ства в мотосалоне, которое первоначально сошло ему с рук:

«Я был в полностью разобранном состоянии. Снова пошел учиться, завел нескольких подружек, работу, все вроде потихоньку налаживалось. А с другой стороны, делал все, чтобы это испортить. В личной жизни бардак, с церковью завязал, типа отличник, а общаюсь с подпольным торговцем оружием из другого штата. Стал очень агрессивным и слишком осторожным, боюсь людных мест и укромных уголков, постоянно при оружии и новые прие­мы учу... Отношений не ищу, получаю, что хочу, и меняю женщин как перчатки. Хотя некоторые задержались лет на 8-11, причем параллельно друг с другом. Знали это, им не нравилось, но как-то соглашались. Да я и не скрывал, просто смотрел, чтобы они не совали нос куда не надо. Короче, я был в основном по плохим делам, а не по хоро­шим».

Когда получается вызвать на откровенность серийного убийцу или маньяка, в большинстве своем они призна­ются, что не сумели бы остановиться сами. Это относится и к Колхеппу, но убийства не приносили ему радости или удовлетворения. Для него они были скорее досадной необходимостью. Вот что он рассказывает в протоколе о пе­риоде после убийства Карвер и пленения Браун:

«Я был измучен жизнью, выгорел на работе, делал все на автомате, а так мне было все равно. Избегал подру­жек, знакомых, сотрудников, совсем отшельником стал. Раньше всем помогал, а теперь предлагал решать свои проблемы самим: "Мне некогда этим заниматься". Еще Кэла эта, убивать очередную женщину не хотелось, очень нервничал поэтому. Знакомым говорил, что в тюрьме мне лучше было. Как следы замести, знал прекрасно: как там от обнаружения телефонной вышкой уйти и все такое - просто не стал заморачиваться этим... Я не надуваю щеки, но это не они меня поймали, это я сам себя поймал... Меня этот сайт [с реестром сексуальных преступников] и так достал по полной, а если меня еще и обворовать захотели, то вот вам и очередная ситуация, будьте уверены».

Об этом же говорят и другие ответы на вопросы протокола. Один из них звучит так: «Считает ли обследуемый, что с каждым новым своим преступлением он становился еще более агрессивным или жестоким?»

Относительно совершенного в подростковом возрасте изнасилования Колхепп отвечает отрицательно: «Нет Я опомнился и затихарился». Но уже про убийство в мотосалоне он пишет: «Да. Я шел на конфликты, и убийство бы­ло единственным средством решения вопросов». И о последнем своем убийстве: «Да. Покончив с Чарли и удержи­вая Кэлу, я мысленно готовился к следующей стычке».

Воспитанный в отсутствие родительской любви и заботы, что способствовало заниженной самооценке и нар­циссизму, без братьев и сестер, на которых можно было бы опереться, лишенный возможности нормально разви­ваться в подростковом возрасте и юности, Тодд считал, что обязан набрасываться на любого, кто, по его мнению, собирается его обмануть.

Вопреки тому, что впоследствии рассказывала журналистам Реджи, никакие достижения Колхеппа, судя по всему, не впечатляли его родителей и не добавляли ему уважения в их глазах. Как и Дэвид Берковиц, он пришел к ощущению своей полной ненужности. И, как и в случае Берковица, его агрессивность была по большей части след­ствием смещенного гнева.

Об эгоцентричности Реджи красноречиво свидетельствует ее диалог с сыном, позвонившим непосредственно после своего ареста.

- Как же ты мог натворить такое, если любишь меня?

- Я был не в себе. Прости.

-Хорошо.

- Я люблю тебя.

-Хорошо.

В разговоре с корреспондентом телепрограммы «48 часов» Дэвидом Беньо Реджи заметила: «Между первым и остальными был огромный промежуток времени. Понимаю, что родным это не слишком важно, и сочувствую им. Но он не серийный убийца». И далее она попыталась объяснить, почему Тодд убивал: «Его же позорили. Понимаете, ведь любому человеку, хоть кому, с характером или без, не хочется, чтобы его позорили. И выбраться из всего это­го очень трудно». В этом есть нечто трогательное и одновременно жалкое: мать, которая пытается постичь непо­стижимое - то, что ее сын всю жизнь убивал, - и, как мне представляется, отчаянно старается уяснить собствен­ную роль в этом.