Читать книгу "Кочевник - Сергей Алексеевич Ковалев"

Снаружи послышались легкие шаги, и дверь сарая скрипнула. Вошел Степаныч, остановился в проеме и окинул взглядом помещение. Естественно, все понял. Саркастически хмыкнул и прошел к старому сундуку, определенному на постоянное хранение в хозпостройку. Вроде и не нужен, а выбросить жалко, пригодится, может. Старый инструмент хранить, например. Смахнув с него пыль, Степаныч присел и уставился на Кайрата, переводя взгляд с него на петлю.

– Тренируешься?

Кайрат смотрел на него исподлобья и молчал. Сказать нечего, да и что говорить. Зачем оправдываться, если все уже решил, и вообще, это его личное дело.

– Все с тобой ясно, парень, – Степаныч усмехнулся. – Душа болит, а сердце плачет и обливается кровью. Не выдержал гнета душевных мук и решил избавиться от страданий. Может, оно и правильно. Зачем мучиться до конца жизни. А сейчас, стало быть, куришь и жизнь прошедшую вспоминаешь. Верно? В предвкушении, наверное. Дескать, помучаюсь немного сейчас от боли и встречусь с женой и детьми. Знаешь, Кайрат… я всю свою жизнь, сколько себя помню, был не крещеный. Мать то ли не успела в младенчестве, то ли не принято это было, Советский Союз же. Не знаю. Крестился уже в зрелом возрасте, хотя особо-то в Бога и не верю. В него не верю, а вот сила крестика вроде охраняет. Как эффект плацебо. Вот есть он на мне, и кажется, что невзгоды стороной проходят.

А пришел к этому случайно. Никогда не хотел, идейный слишком. Атеист. Пионером был. – Степаныч улыбнулся мечтательно. – Так вот. Дочь нужно было крестить, первая жена настаивала. А отец не крещеный и не хочет. Ну то есть я. И случайно встретил одного батюшку. Спросил у него прямо, а можно ли покрестить дочь, но самому не креститься. Конечно, ответил он. Это же личное дело, никто не заставляет. Только представь себе такую ситуацию. Это он мне говорит. Представь на минуточку, что все мы умрем. Кто-то раньше, кто-то позже. Вот помрешь ты, и хоть хоронят сейчас на одном погосте – это раньше некрещеных отдельно хоронили, но духовно ты со своими крещеными детьми, когда придет их время умирать, окажешься по разные стороны одной реки. И никогда рядом не будете. Видеть сможете друг друга, а приблизиться нет. Река мешать будет. И я что-то задумался. Страшно вдруг стало. Может, и правда есть загробный мир, Царство мертвых или Тот свет. Мы же этого наверняка не знаем. Действительно, можно не верить в это сейчас, но вдруг потом я не увижу своих детей. Хрен с ней, с женой, не больно ее видеть при жизни-то хотелось, чтобы еще потом вечность созерцать в потустороннем мире. Но дети… Короче, я покрестился. Взвесил «за» и «против», и осознанно сделал выбор.

И если подумать, то же самое касается и самоубийц. Только там вместо реки будет пропасть. Глубокая. Как она там называется, не знаю, Ад, Чистилище, Гиенна огненная или Джаха́ннам. Но оказавшись в этой пропасти, родных уже не увидишь никогда. Недаром что у нас, православных, что у вас, мусульман, самоубийство считается большим грехом. Кто ты такой, чтобы прервать жизнь, данную Богом, Аллахом, Высшим Разумом или кто там отвечает за таинство зарождения жизни? Прервешь кем-то отмерянные часы, и все, душа сорвется в пропасть, из которой не выберется никогда. Даже в другое тело не вселится, если учитывать возможность переселения душ.

Я тебя ни в коем случае сейчас не агитирую. Просто обращаю внимание на пару аспектов, о которых ты, может, и не задумывался, как в теплом море купаясь в своем горе. Информация к размышлению, как говорил Юлиан Семенов. Да. И еще. – Степаныч поднялся. – Напомню об обрядах, что у нас, православных, и у вас, мусульман, проводят с усопшими. Неважно, как они умерли. Но первый пункт перед дальней дорогой – омовение тела. Может, ты не знаешь, но когда тело повиснет в петле, организм умирает не только от удушения, но еще ломаются и шейные позвонки. Сам знаешь, что там проходит спинной мозг. Ломаясь, позвонки его нарушают, и происходит агония. Мышцы расслабляются и, кроме мгновенной смерти, открываются все отверстия. То есть когда находят висельника, он оказывается в говне и моче. И вот представь, что будут думать те, кто будет потом тебя омывать, перед тем как похоронить. Какое впечатление о себе ты оставишь в памяти живых. Что был Кайрат, мало того, что оказался слабохарактерным, так еще и обосрался перед смертью. Тьфу! – Степаныч сплюнул и взялся за ручку двери.

Кайрат вскочил с чурбака, стиснув зубы и сжав кулаки, шагнул к старику. Тот бесстрашно посмотрел в глаза и презрительно улыбнулся.

– Ты долго будешь собираться? Я не тороплю, просто хочу знать, когда идти снимать тебя с веревки? Спать ложиться или до утра подождать? Ладно. С утра зайду. Не буду мешать. – Степаныч вышел и хлопнул дверью, оставив Кайрата наедине с мыслями.

Резон в словах Степаныча был, и это почему-то пугало. Даже не тот факт, в каком именно непотребном виде он будет болтаться в петле, а последующее наказание. То, что самоубийство грех, знал, но забыл. Тяжелая хмарь в душе как-то смазывала разные мелочи, акцентируя постоянно мысли на горе, и хотелось от нее избавиться как можно скорей.

Тот день он помнил смутно. Яркую вспышку на горизонте и удар головой о руль. И как оказался за много километров от места катастрофы, он не знал. Рвался найти свой разбитый автомобиль, ведь там оставалась семья, но его не пускали. Избили, связали и рассказали о тех, кто остался на той трассе. Обо всех погибших. Кто-то осознанно остался ожидать надвигающегося радиоактивного облака, не желая расставаться с умершими родными. Живые, убегая, старались спасти раненых и тех, кому можно помочь.

Его семья погибла сразу. Маленькая Сауле умерла во сне – от резкого удара у нее просто сломались шейные позвонки, ее не спасло детское кресло хваленой немецкой фирмы. Мейрам, пытаясь поднять упавшую куклу, не успел пристегнуться и вылетел из машины, разбив лобовое стекло. Айгерим убило то же стекло – рывок от столкновения по инерции бросил ее вперед, на осколки, что уже летели ей в лицо и шею…

Каждый день с этим жить сил не было. Если бы в момент катастрофы он находился за много километров от семьи, оставалась бы какая-то надежда, что родные живы и еще получится встретиться с ними вновь. Но когда знаешь точно, что этого не будет, а душу разрывает боль, унять которую может только смерть, выход напрашивается сам собой. Только при ближайшем рассмотрении этот выход может завести в тупик, откуда нет пути даже назад.

Он вспомнил знакомых, когда-то выбравших веревку как верное решение своих проблем. Никто не знал причин, побудивших их сделать такой шаг; сокрушались, сожалели, но в глубине души кроме недоумения действительно пряталось хорошо скрываемое презрение, как бы стыдно за него ни было. О покойниках говорят только хорошо, либо ничего, кроме правды. И вот эта правда просилась наружу, хотя приличия предписывали ее не афишировать. В случае же с трагически погибшими не по своей воле все оказывалось по-другому. Место презрения занимала жалось, и она была искренней. Не зря говорится, что убиенных щадят, отпевают и балуют раем. Живые действительно к таким покойникам относятся лучше, чем к самоубийцам…

Кайрат еще долго стоял на одном месте, как истукан, и смотрел на закрывшуюся дверь. Потом перевел взгляд на легонько качающуюся петлю и полез на чурбак. Возиться с узлом не стал и просто перерезал его ножом. Выход есть из любой ситуации, даже из такой. Искать смерти целенаправленно никто не может запретить. Где он ее найдет, неважно. Главное, не сам.