Читать книгу "Система Ада - Павел Кузьменко"

— Миша, — простонала она, — я уже у края… Не могу подтянуться.

— Сейчас я… сейчас. Становись мне на голову… Встала.

Соль жгла его руку, шею, кожу за шиворотом. Пот жег глаза. Теперь он еще и поддерживал свою женщину.

— Давай!

Натуга отозвалась у нее в животе болью схваток. Катя даже зубами пыталась уцепиться за равнодушный камень. Перекинула локоть… Уперлась… Подтянулась… Навалилась животом… И рухнула на пол показавшегося родным темного грота.

Лишь три вдоха и выдоха она позволила себе отдохнуть. Перегнулась вниз, посветила фонарем. Раскинувший руки, ноги, распятый в трубе Миша не шевелился. Катя протянула руку, не достала.

— Давай мешок.

Он тупо смотрел на нее, уже не в силах говорить. Тогда она догадалась. Сняла фонарь, отвязала от него веревку и опустила ее. Веревка пощекотала его лицо и вывела из ступора. Оставаясь враспорку, он уцепился за веревку. Катя потащила…

Через долгие секунды у края оказался и Шмидт. Из последних сил он освободил лямки вещмешка, и Катя приняла ребенка. А потом и Миша рухнул, перевалившись через край, на пол грота, словно второй раз родившийся.

ГЛАВА 15

После такого невероятного напряжения организм потребовал сна и включил этот режим вне зависимости от всяких опасностей, исходящих снизу, сверху, со всех сторон. У бедных мужчины и женщины не было здесь очевидных друзей, но врагов — сколько угодно. Наверное, был еще кто-то, кому зачем-то надо было, чтобы они куда-то непременно дошли. Он дал бы им за это очень большую награду. Правда, им очень хотелось одного — добраться до настоящего дома, который они имели прежде безо всяких заслуг, обыкновенной квартиры, где на стены наклеены веселенькие обои, а в окна пробивается настоящий дневной свет.

Во сне ласковая домашняя кошка забралась на кровать и принялась вылизывать шершавым целительным языком кровоточащую ссадину на левой руке. Жгучая боль от соли проходила. Кошка твердо обещала, что до свадьбы все заживет.

Ребенок решил, что получаса для отдыха вполне достаточно и подал голос. Ему хотелось есть, пить, переодеться, да и подозрительный шум из колодца требовал обратить на него внимание.

Миша проснулся, пошевелился. Фонарь оставался включенным. С руки неслышно вспорхнул маленький местный вампир — летучая мышь.

— Что орешь, сволочь? — ласково спросил Шмидт подающий голос вещевой мешок.

Он ощупал степень мокроты дитяти, растолкал Катю и, оттянув в сторону подвешенную на веревках тяжелую бадью, посветил в колодец. Там снова строилась голотелая пирамида. Монстрам вдруг стало тесно в Соленой пещере. Миша снял все еще висевший на шее пистолет и прицелился, чтобы выстрелить. И вдруг понял, что не может этого сделать. И не потому, что патронов было мерено. Просто внизу он защищал свою, Катину и ребенка жизни, а отсюда убивать чудовищ было бы безопасным развлечением.

Голые живые безглазые монстры были людьми, пусть мутировавшими, пусть свирепыми каннибалами, но его простая, бессмертная, по некоторым сведениям, душа и так была слишком отягощена чужой кровью. С такою не выбраться на божий свет, а только безвестно погибнуть в этой сверхмогиле под Восточно-Европейской равниной.

— Пошли, Кать. Эти чудища опять сюда лезут.

— Куда пошли? У меня ноги не ходят.

— Ну потерпи, маленькая. Надо идти. Не дожидаться же их здесь. Мне всех не перестрелять, их слишком много. Дойдем до освещенных штреков, отыщем какой-нибудь глухой гротик и там передохнем. У нас же с собой есть еда. Я умираю от голода. И Ванечку надо переодеть.

С трудом переставляя каменные ноги, держась друг за друга, несчастные люди с орущим ребенком на руках, грязные, в белесой соленой пыли, влачились вверх по спиральному темному коридору.

Элитный часовой в турецком спортивном костюме и с автоматом был очень удивлен звуками, доносившимися из штрека, ведущего к колодцу. Никто никогда оттуда без сопровождения охраны не появлялся, тем более с грудным младенцем.

— Эй, вы кто? — наставил он на них дуло.

— Никто, — Миша выключил фонарь, потому что они вышли в освещенный штрек. — Мы с того света.

— Стой, стой, бля, — парень выставил ладонь. — Вы эти, что ли, которых Иван Васильевич…

— Эти.

— А ну, давай назад.

— Ты погоди, дурак. Там монстры полезли вверх через колодец.

— Что?! Опять?

Михаил утешил себя — несмотря на то что ему удалось произвести впечатление на этот мир, за всё время — полгода? год? — пребывания тут, ему удалось узнать о нем очень мало. Но лучше бы не знать вовсе.

Соленая пещера — мифический рай для жителей Системы Ада, реальный ад для жителей Системы Рая. Просто жуть, где едят людей. Какая-то Чечня подземного человеческого термитника.

Парень с автоматом не на шутку перепугался сообщению об активности безглазых.

— Эй, стойте тут. Я сейчас, — он рванулся в одну сторону, потом развернулся в другую. — Нет, там не работает, зараза, — сообщил он себе и грозно кивнул беглецам: — Здесь стоять. Иначе…

И куда-то убежал. Миша и Катя немедленно продолжили свой маршрут.

Через несколько поворотов пещера подарила им за все мучения уютный и незаметный гротик, где можно было отдохнуть. От широкой освещенной развилки туда наверх вели несколько полузасыпанных ступенек. Миша заложил узкий лаз камнями, оставив малозаметное отверстие, куда проникало немного света из штрека. Свет же горящей внутри свечи был снаружи почти не виден.

Катя кормила ребенка грудью, удивляясь, как после всех передряг у нее не пропало молоко. Миша сушил над свечкой те мокрые пеленки, которые были еще не слишком грязными, смотрел на эту налитую тяжелую грудь, удивляясь, что у него еще возникает мужское желание.

Удовлетворенный, ничего в своей жизни, кроме темных нор еще не видевший, перепеленутый Ванечка уснул на вещмешке. Катя с Мишей поужинали, а может, и позавтракали, тушенкой, галетами, апельсинами. Он уговорил ее выпить немного водки. Они обнялись, чтобы наконец-то после такой долгой разлуки заняться любовью, и немедленно уснули, лишь почувствовав тепло друг друга.

Утомленный бесконечной и бессмысленной борьбой, колючими, как пули, мыслями о самосохранении за счет чужих жизней, мозг хотел бы видеть во сне залитые солнцем березовые рощи, глубокое голубое небо с кинематографом облаков, снующих по нему ласточек и крошечный серебристый самолетик, на котором бы улетал без возврата освобожденный от вечного заточения Гагарин. Но видел спящий Шмидт не это, а освещенные подслеповатыми лампочками постылые мрачные коридоры, по которым нужно было идти и идти во все нарастающем отчаянии, потому что это было осуждение на вечные блуждания, потому что, куда бы ты ни повернул, каждый раз было неверно, каждый раз все дальше и дальше от выхода, которого и вовсе не существовало.