Читать книгу "Несокрушимые - Игорь Лощилов"

— Не пущу! — воскликнула Дуня, ещё даже не дослушав. — Вспомни, как тебя за службу отблагодарили, с Троицкого подворья чуть силком не изгнали. Али желаешь быть тряпкой, о которой ноги вытирают? Не пущу!

Антип молчал, знал, что каждое слово ей сейчас в зажигу пойдёт, лучше не перечить.

— А ежели сгинешь, куда я с дитём денусь?

Это так, она недавно призналась, что ждёт ребёнка. Антип подсел, притянул жену за плечи и звякнул деньгой — на первое время хватит. Дуня зарыдала в голос, он гладил её по голове и успокаивал:

— Не надо меня до времени хоронить, всё не так страшно, схожу к Авраамию, доведу про боярские замышления, нельзя людям в отсидке быть, когда страна чужеродцам продаётся, мы теперя не только об себе, об нём думать должны, — и погладил Дуню по животу. Ворковал по-голубиному, гладил по-кошачьи, чего ещё бабе надо? Скоро успокоилась и более не перечила, только просила скорее вернуться.

К вечеру добрался Антип до Троицкого подворья, там, как и во всей Москве, жили теперь тихо. Радовались за троицких братьев, молились о победах Скопина, но за стены выходить опасались, тушинцы в ту пору особенно пошаливали: почуяли, верно, что скоро кончится воровское раздолье, вот и тешились. Впрочем, дел хватало и внутри подворья, с некоторых пор страх вселился в его обитателей. Всякая мелочь становилась скоро известной на патриаршем дворе, и оттуда тотчас следовало строгое остережение. А уж за грехи судили без всякой пощады. Одного немощного старца уморили голодом за нарушение поста; другого, допустившего ошибку в переписке священного текста, посадили на цепь; третьего, малоискусного в церковном пении, отослали в дальний скит на «согласный дикий рёв со зверьми». Иногда в дела вмешивался и государев двор, тоже маломилосердный по части наказаний. Ясно, что среди братии завёлся тайный доносчик, все мучились взаимными подозрениями и косились друг на друга. Палицын, хоть и видел неладное, вмешиваться не желал; люди, ворочающие большими делами, часто оказываются беспомощными в наведении порядка в собственном доме. Но одно несомненное достоинство у него имелось: он был легко доступен каждому и никогда не отгораживался от братьев стеной высокомудрия. Антипу долго ждать не пришлось; обрадовавшись неожиданно появившемуся слушателю, Палицын поднялся из-за стола, заваленного бумагами, и жарко заговорил:

— Вот, решил по желанию государя повествовать о примерном стоянии Троицкой обители, в назидание потомкам. Одно просить буду, чтоб читали и принимали всё написанное во истину, а меня бы не поносили. Не обучен гордым словесам, не наделён великим разумом, однако ж способен узреть и услышать о доблих братьях. Как могу умолчать?

— То дело богоугодное, — отозвался Антип, — ежели кому и делать, так только твоей святости. Как у них там?

— Живы и укрепляются в надежде. Ждут, что Скопин после калязинской победы скоро придёт к ним на выручку. Сохрани Бог сего героя-юношу! Архимандрит приказал раздобыть и послать ему звонкую монету для расплаты с чужеземцами, накладно, конечно, для обители, но ничего не поделаешь, Господь завещал продавать имение своё и раздавать вырученное во благо... Ты зачем при шёл?

Антип рассказал о заговоре бояр и их намерении поступиться землями к королевской пользе. Палицын раз разился гневной речью и вдруг подозрительно уставился на Антипа:

— Верно ли сказанное и о какой награде печёшься?

— Бог с тобой, — обиделся Антип, — я по одному доброму хотению.

— Оно тебе зачтётся, сын мой... Надо бы поскорей известить государя! — снова всколыхнулся Палицын и, если бы не позднее время, тотчас бросился бы во дворец. Потом успокоился, должно быть, припомнил прошлое недовольство патриарха и сказал:

— Завтра схожу к владыке, он надоумит, что делать, а ты покуда никому ни слова, у нас и так много ненарочного за стены выходит, совсем как у Луки писано: что говорим на ухо внутри дома, то провозглашается на кровле. Пойди-ка покормись с дороги, а утром решим, что делать.

В трапезной было малолюдно, за скудным ужином сидел молодой монах, в тёмном углу копошился кто-то неразглядный. Антип произнёс слова приветствия, монах дружелюбно откликнулся, но из угла прозвучало нечто злобное и из полумрака показалось одноглазое лицо ключника Пимена. Антип слышал о происшедшем с ним несчастье и, конечно, никак не связывал его с произнесённой когда-то угрозой. Не было ни злорадства, ни жалости, в конце концов тот сам поплатился за свою чрезмерную скаредность. Не то Пимен, он считал виновным в своей беде именно этого колдуна и поклялся при удобном случае отомстить ему.

Антип подсел к монаху — юное лицо с реденькой рыжеватой бородёнкой, совсем ещё мальчик, если бы не горестные складки, сбегавшие к уголкам рта.

— Я тебя здесь доселе не видел, кто таков и откуда будешь? — поинтересовался Антип.

— Брат Афанасий, из святой Троицкой обители все мы суть, — ответил монах словами легендарного старца, привозившего по весне печёные хлеба голодающим москвичам, и осенился. От движения колыхнулся наперсный крест — да ведь это тот самый, что получил Ананий при расставании в Устюжне.

— Откуда он у тебя?!

Афанасий тут всё и рассказал: о последних событиях в осаждённой обители, о подвигах Анания, о гибели его и верного Воронка. Всем сердцем сокрушился Антип, давно уже томился он горестным предчувствием, гнал от себя наваждение, не желая ему верить, и вот оказалось, что не обмануло сердце. Помолились они о душе новопреставленного, вспомянули добром своего молчаливого и надёжного друга. О многом пришлось поговорить в тот вечер, но особенный интерес проявили к искусству врачевания, поскольку оба оказались немало сведущими в этом деле. Великое благо встретить родственную душу, в разговоре забыли об окружающих, да и какие могли быть секреты у лекарей? Пимен, как ни старался быть незамеченным, всё время подавал какие-то звуки, таким уж неуклюжим был создан.

— Чего это он выслушивает? — удивился Афанасий.

— Мало учен, — ухмыльнулся Антип, — из-за неурочного подгляда ока лишился, теперь того и гляди ухо отвалится. В старину таких за уши к воротам прибивали.

— Зачем?

— Ветер так надувал, что всю охоту отбивал.

— У нас в обители тоже слухачей хватало, — вспомнил Афанасий про Гурия, — однако с голодом все повывелись.

— Это точно, голод хороший лекарь...

Так сидели они и говорили без всякого остережения, благо ни от кого не зависели и никого не боялись. А Пимен терпеливо слушал, с трудом удерживая ото сна единственное око, и всё думал, как наказать своего обидчика.

Перед тем как пойти к патриарху Палицын отстоял долгую заутреню, молил о милосердии владыки, чтобы унял недовольство и отложил гнев. Без этой молитвы никак не обойтись, суров был Гермоген, прям, как струна, да только не колебался, шёл мощным тараном напролом, не помышляя даже о малом уклонении. С таким хорошо воевать и брать крепости, а в мирном обиходе каково? Всегда находил повод для укора и с провинившихся взыскивал по самой строгой мере. Но нынче, когда услышит о заговоре, вроде бы ничего не должен сказать, кроме благодарения. С такими мыслями и отправился Авраамий на патриарший двор.