Читать книгу "Снег, уходящий вверх… - Владимир Максимов"

Разделка кабана заняла немного времени.

Нож у меня был очень острый, и я быстро освежевал кабана, прикрыв снятой шкурой его тушу.

Внутренности для ворон разбросал подальше от того места, где разделывал кабана.

Помню, что я тогда сильно устал…

Да и короткий зимний день уже был на исходе…

Я связал боками свои лыжи. Положил на них Найду и тронулся в путь в уже обступающих меня сумерках.

Иногда Найда слабо поскуливала при толчках, а порой казалась совсем безжизненной. (Благо, что большую часть пути до зимовья я вез ее по пробитой в снегу и хорошо утоптанной тропе.) А рядом, весело помахивая хвостом и хватая пастью свежий снег, густо поваливший из бархатной темноты неба, бежал Трус.

«Хорошо, что снег пошел, – подумал я, – нащупывая ногами тропу, на которую мы наконец вышли. Присыплет тушу… Хотя вряд ли вороны смогут проклевать такую толстую шкуру, тем более там, где она вся в смоле. Со стороны мездры, пожалуй, проклевали бы…»

* * *

Когда я с трудом укрывал тяжелой кабаньей шкурой его тушу, гирлянды ледышек на его боках как-то новогодне позвякивали, вызвав воспоминания о большом просторном зале с чистыми, светлыми, почти до прозрачности, паркетными полами и запахом мастики, с белыми колоннами по бокам зала и с огромной бронзово-хрустальной люстрой посредине высокого белого потолка, до которого почти доставала макушка красивой, стройной, пушистой ели…

«Это воспоминание из детства…»

Вообще воспоминания – странная вещь. Я вижу сейчас, причем одновременно, и ярко освещенный в зимних фиолетовых сумерках Дворец культуры нефтехимиков с каким-то веселым, с разноцветными буквами на нем транспарантом, подвешенным на колоннах высоко вверху, почти у самого фронтона.

Ветерок со снегом, падающим наискось и размывающим до неясности, до нечеткости все ясное и четкое, как бы играет с транспарантом, то надувая его, как парус, то хлопая им, как новогодней хлопушкой. И странное дело, в ветре ощущается что-то весеннее: теплота, запах талого снега, но в то же время ветер такой бодряще-холодный.

На транспаранте веселые пляшущие буквы выстраиваются в счастливые слова: «С новым, 1958 годом!»

Колонны, на которых висит этот транспарант, как-то таинственно, невидимыми лампами, подсвечены снизу. И такие они изумительно белые!

И я, маленький, иду почему-то один, через пустую огромную площадь перед дворцом (сейчас эта площадь мне кажется такой домашне-маленькой) в этой беспечной снежной кутерьме, над освещенным пространством квадратной площади, которая не тонет в окружающей ее темноте из-за расположенных по ее периметру фонарей, светящих мягким желтым светом.

Кажется, фонари покачивают «головами» в такт музыке, транслируемой из ДК, усиленной громкоговорителями, подвешенными на белых колоннах. И не только фонари, но и снежинки кружатся в ритме вальса. И, обессилев от кружения, садятся «стаями» на огромную, как лопата, ладонь вождя, устремленную вперед, в темноту, туда, где свет уже невластен.

Вижу я и снежную ровную поляну, на которой, почти в центре ее, я разделываю тушу кабана.

И в том, и в другом месте я почти реально существую. Только в моих предновогодних воспоминаниях мне лет восемь. А там, в середине тайги, лет на двадцать больше. И я один на белой, почти круглой поляне под низким, бледным, выстуженным ветром небом, с редкими перьями взлохмаченных облаков. И ощущение такое, что стоишь в высоком пустом храме, в котором уже никого не осталось, и слушаешь неслышимую тишину.

В то же время я нахожусь сейчас еще здесь, на даче, на склоне жаркого дня в середине лета. И где-то вдалеке ревет бульдозер, вызывая ностальгию по первозданной тишине тайги с ее замороженными под вечер звуками и еще по чему-то уже навсегда утраченному в этой быстротечной жизни.

* * *

«Может быть, в том и изъян, что я не могу перенестись полностью в одно какое-нибудь место. Не могу перевоплотиться хотя бы на время в кабана, приняв на себя его боль и отчаяние от невозможности сопротивляться невидимому, сильному врагу. А может быть, этого всего и не надо… Ведь единственно реальными являются только те существа, которых на самом деле никогда не было. Реален Дон Кихот, реален Гамлет, князь Андрей. Они двигаются, разговаривают, живут своей особой жизнью. Даже умирают реально… Они реальнее их создателей – Сервантеса, Шекспира, Толстого…»

* * *

Помню, как я устал тогда до безразличия ко всему везти на лыжах к зимовьюхе Найду. Мне хотелось просто рухнуть на снег (тем более что мышцы почти уже перестали слушаться меня) и уснуть, и те километра полтора, которые мне оставались до зимовья, казались мне препятствием уже почти неодолимым.

Помню, я так и сделал. Лег спиною на высокий нетронутый бордюр снега, обрамляющий тропу каймой с двух сторон, высотой чуть ли не до бедра. Мне необходимо было хоть немного отдохнуть. Да и снег, на котором я лежал, и тот, который падал сверху, был такой мягкий, нежный и теплый…

* * *

«Но откуда там взялась муха?

Мухи не было!..

Но ведь я ясно слышал ее жужжание?!»

Я проснулся. На стекле веранды, на которой я спал, ползая по нему, надсадно и назойливо жужжала муха.

Было еще рано, но уже светло.

Утренние лучи солнца успели прогреть веранду, и их ласковое тепло, наверное, и разбудило муху.

В этот же день я собрался и уехал в город, поняв, что рассказ мне на сей раз не написать. Тем более что в городе меня ждали, как всегда, какие-то неотложные дела (хотя, пожалуй, единственным, бесспорно неотложным, делом является только собственная смерть). И в них ненадолго можно было найти спасение от изматывающих, неотвязных мыслей, прокручивающих мою былую жизнь в поисках Начала.