Читать книгу "Бабушка велела кланяться и передать, что просит прощения - Фредрик Бакман"

– Я просто хочу собрать за столом всю семью, чтобы всем было весело, – строго сказала Бритт-Мари, и по голосу было слышно, что она в очередной раз счищает что-то с чего-то.

– Мне пора, у меня встреча с Германией, – сказал Кент, выходя из ванной.

– Так когда мне ставить картошку? – крикнула ему вслед Бритт-Мари.

– Когда хочешь, – ответил Кент.

– Не будут же дети есть остывшую картошку, Кент. Так дело не пойдет, – настаивала Бритт-Мари.

– Нет-нет-нет! – застонал Кент.

– Значит, будем ужинать без Давида и Перниллы? Ты это имеешь в виду?

– Да мы просто подогреем еду, когда они придут, твою мать!

– Если я буду знать, во сколько они придут, я прослежу за тем, чтобы картошка к их приходу была горячей.

– Нет-нет-нет! Тогда сядем за стол, когда все соберутся, если уж это так важно!

– А когда все соберутся?

– Твою мать! Бритт-Мари, ты же знаешь, какие они, эти дети. Они могут прийти в шесть, а могут в половине девятого!

Бритт-Мари молчала несколько напряженных секунд. Затем глубоко вздохнула и произнесла так твердо, как произносят, когда внутри все плачет:

– Кент, мы не можем садиться за стол в половине девятого.

– Да знаю! Но дети могут поесть, когда придут!

– А когда они придут?

– Не знаю! Сказали, в шесть. По крайней мере, Пернилла, наверное, придет в шесть. Обычно она не опаздывает. Ну или в четверть седьмого, если будут пробки на выезде. Там ведь все время что-то строят, все перекрыто, – ответил Кент сдавленным голосом, какой бывает у мужчин, которые упорно недооценивают обхват своей шеи, когда завязывают галстук.

– Если мы сядем за стол в шесть, то в четверть седьмого будем есть и Пернилла придет в самый разгар ужина, – сказала Бритт-Мари так, будто в это время помогала Кенту завязать галстук.

– Без тебя знаю! – рявкнул Кент, как рявкнул бы на его месте мужчина, которому помогают завязать галстук.

– Необязательно повышать голос, – сказала Бритт-Мари, в свою очередь повысив голос.

– Где, твою мать, запонки? – спросил Кент, выйдя из ванной с наполовину завязанным галстуком.

– Во втором ящике комода.

– Разве они лежали не в первом?

– Они всегда лежали во втором.

Эльса так и стояла на лестнице. Разумеется, она не подслушивала. Рядом с входной дверью в прихожей у Кента и Бритт-Мари висело большое зеркало. В него было видно, как Бритт-Мари аккуратно загибает Кенту воротник рубашки поверх галстука. Осторожно чистит его пиджак.

– Когда придешь? – робко спросила она.

– Трудно сказать, ты же знаешь этих немцев. Не жди меня, – уклончиво ответил Кент и поспешил к двери.

– Кинь рубашку в стиральную машинку, когда вернешься. Пожалуйста, – просила Бритт-Мари, семеня за ним следом и сдувая пылинки с его брюк, как делает женщина, которая все равно будет ждать до последнего.

Кент посмотрел на часы так, как смотрит мужчина, у которого очень дорогие часы. Эльса знает, потому что Кент говорил маме, что его часы стоят больше, чем вся ее «КИА».

– В стиральную машинку, Кент, милый! Как только придешь! – кричала ему вдогонку Бритт-Мари.

Кент молча вышел на лестницу и увидел Эльсу. Ему и в голову не пришло, что Эльса подслушивала, но он ей совершенно не обрадовался.

– Йоу! – ухмыльнулся Кент. Так говорят взрослые, которые думают, будто знают язык детей.

Эльса не отвечала. Она не говорит на таком языке. У Кента зазвонил телефон. Новый телефон. Кажется, Кенту очень хотелось рассказать, сколько он стоит.

– Звонят из Германии! – сообщил Кент и в ту же секунду вспомнил, что Эльса была непосредственным участником вчерашнего инцидента на лестничной клетке, который привел к гибели его прежнего телефона.

Кроме того, он явно помнил про яд и про то, во сколько он ему обошелся. Эльса встряхнула плечами, словно провоцируя противника на боксерском ринге. Кент заорал в динамик своего нового телефона «Yez Klaus!» и поспешил вниз, мрачно нахмурив брови.

Шагнув в сторону лестницы, Эльса остановилась в дверях. В зеркале отразилась ванная комната. Бритт-Мари аккуратно смотала шнур от Кентовой электробритвы и положила ее в третий ящик.

Вышла в прихожую. Увидев Эльсу, сложила руки в замок.

– Так-так, – сказала Бритт-Мари.

– Я не подслушивала! – оправдывалась Эльса.

Бритт-Мари поправила одежду на вешалках и заботливо отряхнула куртки и пальто Кента. Эльса сунула пальцы в карманы джинсов и пробормотала:

– Спасибо.

Бритт-Мари удивленно подняла глаза:

– За что?

Эльса устало вздохнула – так вздыхает почти восьмилетний ребенок, которому приходится благодарить дважды.

– Как за что! За то, что вы не сказали полиции про… – Эльса очень не хотела говорить «ворса».

Но, кажется, Бритт-Мари и так поняла. Она снова сложила руки в замок:

– Понимаешь, Эльса, у всех есть свои правила. Я несу ответственность за своевременное информирование жильцов. У нас принято ставить меня в известность о наличии в доме бойцовой собаки!

– Это не бойцовая собака! – обиделась Эльса.

– Да что ты говоришь, конечно, не бойцовая. Пока кого-нибудь не покусает.

– Никого он не укусит! И он спас вас от Сэма!

Бритт-Мари хотела что-то сказать, но сдержалась.

Потому что знала, что это правда. Эльса тоже хотела что-то сказать, но тоже сдержалась. Потому что знала, что Бритт-Мари уже заплатила по счетам.

Она посмотрела на квартиру, отражавшуюся в зеркале.

– Почему вы положили бритву в другой ящик? – спросила Эльса.

Бритт-Мари с утроенным рвением чистила юбку. Потом сложила руки замком.

– Не понимаю, о чем ты? – переспросила она, хотя, судя по всему, очень даже понимала.

– Кент же сказал, что бритва всегда лежала в первом ящике. А вы ответили, во втором. И когда он ушел, положили в третий.

Бритт-Мари впала в раздумья. Но потом к ее задумчивости добавилось что-то еще. Кажется, она чувствовала себя ужасно одинокой. Наконец она пробормотала:

– Да-да, может, и так. Может, ты и права.

Эльса склонила голову набок:

– Так почему?

Молчание длилось веки вечные всех сказочных вечностей. Наконец Бритт-Мари прошептала, словно забыв об Эльсе:

– Потому что мне нравится, когда он произносит мое имя.

И закрыла дверь.

А Эльса все стояла, уговаривая себя, до чего же противная эта Бритт-Мари. Получалось так себе.