Читать книгу "Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская"

Накануне ночью отбушевала, видимо, последняя в году гроза. Обрушила на Переяславль не успевшую растратиться за сухое лето мощь. Проснувшаяся от первых раскатов грома, перепуганная, Анна укрылась в молельне, всю ночь простояла на коленях перед иконой Богородицы, вздрагивала при каждом ударе (они следовали почти непрерывно), шептала одно и то же: «Дева пречистая, заступи и помилуй».

Василий же безмятежно спал и не сразу понял, что вместо жены с ним рядом – пёс. Пёс – поганое животное, так считалось и в Московии и в Рязании: «яко пёс смердящ». А Василий любил этих «поганых», особенно вислоухого Резвеца, позволил даже жить ему в сенях. Отец Василия тоже пускал псов в княжеские хоромы. Полагал, что пёс более надёжный страж, нежели самый преданный рында. Посему поганые несли службу ночами у дверей опочивальни, в трапезной же вертелись с утра до вечера – первыми пробовали яства, но вот не уберегли… Василий учёл это горестное обстоятельство и не держал в тереме своры, сделал исключение лишь для Резвеца, и то велел его дальше сеней не пускать, но во время ночных гроз тот неизменно оказывался в ложнице. Постельничий каждый раз винился перед князем за недогляд, а про себя решил извести пса. Любви своего господина к вислоухой твари он не разделял никогда и не понимал. Собак признавал дорогих, породистых, за этого же и ломаного гроша бы псари не дали, поскольку беспородный. А что до ума, размышлял постельничий, то зачем он псу, пёс должен быть злым и на добычу алчным. Дум своих ни от князя, ни от княгини он не скрывал и не раз предлагал увезти Резвеца в Шумашь, деревню за Окой, к своей тётке, уверял, что будет он там в тепле и сытости. Господа на уговоры не поддавались и стали скрывать от ревностного слуги собачьи прегрешения. И о том, что Резвец забрался на ложе (осквернил его), Василий постельничему не сказал. Анну же очередная проказа пса позабавила, и она приказала только поменять простынь: слышала, будто от блох приключаются болезни, даже чёрная немочь.

После завтрака в весёлом расположении духа Василий отправился вершить дела княжеские, что именно, Анна не стала допытываться: её тоже ждало занятие важное – надо было написать матери письмо. Последнее время матери было писать нелегко – её перестали интересовать события житейские, незначительные; озорство и болезни внуков, хозяйские хлопоты дочери, – а сообщить о чём-то ином Анна не могла, поскольку этого иного просто не было. Соображая, что же такое на сей раз поведать удалившейся от мирской жизни Марии Ярославне и поменявшей вместе с именем и привычки, Анна не услыхала, как вернулся Василий, неслышно стал за спиной, и, обернувшись на едва уловимый шелест его платья, испугалась, вскрикнула, а потом сказала со смехом слова, что произносила в сказке премудрая дева Февронья:

– «Плохо, когда двор без ушей, а дом без глаз». Заведу-ка я, князь, собачонку крохотную, не больше кошки. Говорят, таких держат в Италийской стороне все богатые женщины в своих ложницах.

– Эх, с приездом нашей невестушки Русь заполонили итальянцы, того и гляди, потеснят ордынцев. Уже княжество наше проходным двором сделали, снуют в Орду, в Персию, ещё куда-то, а мы лишь диву даёмся, да завидуем. – И он рассказал, что накануне вечером в Переяславле появились гости из италийского города Венеции, столицы самостоятельного княжества. Прибыл посол, Василий заглянул в листок, Амброджо Контарини. Однако в княжество Рязанское попал он случайно, по дороге из Персии.

– Побывал в Персии! – говорил Василий восторженно. – Столько всего повидал! Попал в плен к ордынцам. Его выкупили, в долг. А я не могу принять этого отважного человека, послушать его рассказы – твой братец, будь он неладен, разгневается, опозорит, как тогда, когда задержался у нас, как его…

– Джан Травизан.

– Да, но вроде он был не Травизан, и звали его иначе, но это неважно.

Василий опять заглянул в бумажку, однако имени венецианского посла не назвал, продолжал рассказывать, в какие передряги попал тот, выполняя поручение светлейшей синьории.

– Намедни только мы читали записки тверского купца, а теперь он! Совпадение? Нет, предзнаменование. Кстати, где записки? Надо их переписать.

– Дядька Ванятке читает.

Василий удовлетворённо кивнул. Записки, назывались они «Хождение за три моря», прислал Василию всё тот же Фёдор Курицын и пояснил, что составил их тверской купец Афанасий Никитин. Отправился он самостоятельно по своим торговым делал в Персию, пробыл там около года и вынужден был оттуда двинуться – аж в Индостан. Предприятие его с самого начала не заладилось, ещё в начале пути ограбили татары. Лишившись средств, он, однако, не пал духом и не только старался поправить свои дела, но и вёл записи о хождении за три моря, Хвалынское, Индостанское, Чёрное.

Увы, писал Курицын, купец Афанасий Никитин скончался, правда, уже на подступах к родине, близ Смоленска. Записки его попали в Москву и вошли в летопись. Их раз за разом переписывают и читают просвещенные москвитяне.

Василий тоже не стал держать их при себе, дал почитать Анне, она рассказала о них на посиделках, потом одна из грамотных боярынь прочитала «Хождение за три моря» собравшимся женщинам. Истории Афанасия Никитина поразили тех больше россказней об Огненном Змее. К примеру, дивились они, что в Индийской земле, «люди ходят все голые: голова не покрыта, груди голы, волосы в одну косу плетены. Мужы и жёны – все черны.

А князь их – фата на голове, а другая – на бёдрах; бояре у них ходят – фата на плече, а другая – на бёдрах; княгини ходят – фатой плечи обернуты, а другой – бёдра. Слуги же княжие и боярские – фата на бёдрах, обогнута, щит да меч в руках, а другие с копьями, или с ножнами, или с саблями, или с луками и стрелами. И все голые, босые и сильные. А жёнки ходят с непокрытой головой и голыми грудями; мальчики же и девочки ходят голыми до семи лет, и срам у них не покрыт».

– Ах ты, Господи! Голые! Простоволосые! – хором возмущались знатные горожанки. – Да как же так можно!

– И у нас в банях все сообща моются, голыми, – попробовала возразить самая молодая. Её не стали слушать, её не услышали – «жёнки ходят с непокрытой головой и голыми грудями» – страсти-то какие.

Василий же обратил внимание на то, что индостанцы воюют на слонах. «Слонам же к хоботу и к клыкам привязывают большие мечи кованные, весом по кентарю[45], одевают их в булатные доспехи и делают на них городки; а в каждом городке находится по 12 человек в доспехах, с пушками и стрелами». Теперь ему очень хотелось узнать, каких животных приучили к бою персы:

– Я слышал – верблюдов. Ты поточнее спроси, Анычка.

– Спросить, кого? – не поняла Анна, и Василий рассказал ей о своём плане. Он немедля отправится на охоту, благо на самом деле накануне собирался на кабанов. Она в его отсутствие примет венецианского посла – будто из женского любопытства, по своему разумению. Её самоуправство едва ли разгневает Ивана, тем паче сам Василий уже встречался с его послом Марком. Тот тоже побывал в Персии, там познакомился случайно с Амброджо Контарини, и вместе они отправились в обратный путь. Марк и рассказал Василию о злоключениях венецианца на пути в Персию. О цели своей поездки к персидскому шаху и о своих приключениях он умолчал. Василий не пытался его расспрашивать – посол хранил государственную тайну. Но принять, приветить, снабдить всем необходимым до Москвы – посчитал своим долгом как родственник великого князя московского, чтобы все путники в течение ближайшей недели, пока доберутся до Москвы и устроятся, ни в чём не испытывали нужды.