Читать книгу "Проклятое наследство - Татьяна Корсакова"

Затылка коснулась ледяная ладонь, почти ласково взъерошила редкие волосы.

Тут она, родимая. Просто невидимая до поры до времени! Эх, никогда Август так появлению нежити не радовался, как сейчас! Только бы девочка не испугалась…

– А вот и я, старик, – прошелестело за спиной.

Напрягся мальчишка, схватил Анюту за руку, потянул прочь от сумки с зеркалами, прижал к себе. Значит, албасты не просто явилась, а проявилась. Вот и косы ее зазмеились по полу, обвили ноги Подольского. А у Августа только и хватило сил, чтобы крикнуть:

– Клим, пусть она не смотрит!

Он все понял правильно, догадался, от чего Август хочет девочку защитить. Она, глупая, пыталась вырваться, но Клим держал крепко, лицом почти впечатал себе в грудь. Чтобы не видела…

А сам смотрел, глаз не сводил с длинных когтей и острых зубов албасты. Смотрел не мигая, как маленький мальчик, столкнувшийся с самым первым, самым страшным в своей юной жизни злом.

Сироткин сын кричал, молил о пощаде, плакал даже, а Августу думалось, что уши-то девочке не заткнули, слышит она все это и еще очень долго потом будет продолжать слышать. Но уж лучше это, чем зеркала… Она сильная, справится как-нибудь…

Она сильная, а он слабый. Как только отпустил его Сироткин сын, так и отказали ноги. Кувыркнулась пещера. И Август вместе с ней. Может быть, даже чувств лишился от боли и слабости, потому что, когда смог глаза открыть, Сироткиного сына уже не было. И следа не осталось. Только белые косы албасты сделались красными. Она расчесывала их костяным гребнем и разве что не урчала от удовольствия, как сытая кошка.

Хорошо, что девочка не видит… Девочка стоит неподвижно, из объятий Клима вырываться больше не пытается. А у Клима взгляд такой… Нет, не напуганный – уж кому, как не Бергу, знать, что мальчик этот страха не ведает! – а по-детски растерянный. И ножик у него в руке тот, что Кайсы Анютке подарил. Кайсы тогда два ножа сделал… Да что сейчас об этом думать? Настала пора прощаться. Дождался наконец.

– За тобой пришли, старик. – Албасты заплела волосы в косу, стряхнула с когтей кровавые капли. – Видишь?

Он видел и глазам своим не верил! Евдокия подошла к нему легкой поступью, присела рядом, ласково провела рукой по волосам, и прикосновения ее он почувствовал, поймал тонкое запястье, прижался губами.

– Дунечка, ты пришла…

– Пришла. – Она улыбалась, и свет, от нее исходящий, гасил боль.

– И мне с тобой можно? – Он не верил своему счастью, не верил, что заслужил-таки прощение. Ведь заслужил же?

– Можно, Август. – Евдокия провела ладонью по его влажной от слез щеке. – Я за тобой пришла.

– Я готов. – На ноги он встал с прежней юношеской легкостью и нисколько этому не удивился. Ведь с ним теперь его Дуня.

– Погоди. Еще одно дело не сделано. – Она обернулась, взглянула по-матерински ласково на Клима с Анной. Они тоже смотрели. Они ее видели! – Нельзя вот так уйти, Август. Долг у тебя перед ними. Я-то тебя давно простила, но ошибку свою ты должен исправить.

– Я ведь хотел как лучше, Дуня.

…Он и сделал то, что считал лучшим. Наверное, впервые в жизни не согласился с любимой женой, предпочел беду не замечать, а спрятать от посторонних глаз. Спрятал. На долгие годы спрятал. И албасты ему в том помогла. А Дуня разозлилась. Или разочаровалась? Не важно! Важно, что она от него тогда снова ушла. А теперь вот простила, вернулась.

– Я понимаю, Август. – Она кивнула. – Ты хотел как лучше, а теперь нужно сделать как правильно. Он ведь себя потерял, Август. Он имеет право знать. Давай все исправим перед тем, как уйти.

Он хотел исправить. Теперь, когда с ним Евдокия, он был готов горы свернуть.

Не потребовалось, Евдокия все сделала сама…

* * *

…Женщина была красива, даже строгие черные одежды не могли скрыть ее красоты, даже неожиданное осознание, что она не живая. Не живая, но и не мертвая – просто нездешняя. Не такая, как албасты, – другая.

– Помнишь меня, мальчик? – Она стояла напротив Клима, улыбалась ласково.

Он не помнил, но всем сердцем хотел вспомнить эту удивительную женщину. Как он вообще мог ее забыть?! Руку кольнуло, слишком крепко Клим сжал Анютин нож. Красивый нож, с инкрустированной серебром рукоятью. У Клима был такой же. Подарок того, кого он считал своим отцом. Только рукоять его ножа украшали не острокрылые ласточки, а стремительные соколы…

– Давай я тебе помогу. – Женщина протянула к нему руки. – Можно?

Клим кивнул.

– Будет больно, но ты потерпи.

Боли он не боялся, не такая уж и большая цена за право узнать правду.

Висков коснулись призрачные пальцы, погладили нежно, а потом надавили, впиваясь в кожу, вдавливая кости в мозг. Клим закричал…

…Илька кричал, вырывался из рук мужика в косматой шапке, кусался и брыкался. А к синему небу поднимался столб черного дыма. Горел их с мамкой дом, а мужик в косматой шапке не пускал, держал крепко, еще и рот зажимал.

…Это было первое ночное в Илькиной жизни! Дед Назар сдержал слово, уговорил мамку отпустить Ильку с ним, пообещал присматривать. Илька тоже пообещал. Мамке – что будет вести себя хорошо и во всем слушаться деда Назара, а закадычному дружку Васятке, что сразу, как только вернется из ночного, расскажет, как оно там было. А может, даже получится уговорить деда Назара в следующий раз взять с собой и Васятку. Чем черт не шутит!

Кто ж знал, что той страшной ночью черт и в самом деле пошутит, пустит огненный цветок под крышу Илькиного дома, уничтожит все-все…

Дом забрал с собой мамку. А вместе с ней и Васятку. Васятка прибежал с первыми петухами, так не терпелось ему услышать рассказ про Илькины ночные приключения. Не дождался рассказа, вместо этого встретил страшную смерть…

Илька бежал к дому. К мамке своей бежал, когда дорогу ему заступил мужик в волчьей шапке. Перехватил, скрутил, как барашка, поволок в лес, прочь от деревни. Он что-то говорил по дороге, но Илька ничегошеньки не слышал, оглох от страха и собственного крика. А еще от правды, которую мужик от него не скрывал. Мамки больше нет. Ее убили злые люди. Хотели убить и Ильку, но перепутали с Васяткой. Вот такая страшная правда, и что с ней делать, мальчик не знал. Было бы лучше умереть, чем вот так…

В лесу их ждал мастер Берг. Или не ждал, потому что, увидев Ильку, замотал головой, замычал что-то непонятное, а потом схватил в охапку, прижал к груди. От него кисло пахло потом и горько самогоном, он плакал и гладил ребенка по голове. А Илька не плакал, он хотел умереть. Или сначала убить тех, кто отнял у него мамку, а потом уже умереть.

Разговаривать он перестал в тот самый день, как Кайсы и мастер Берг увезли его из деревни. И оказавшись на острове, на маяке, он тоже не проронил ни слова. Нет, все ж таки он кричал и плакал, но не днем, а ночами, когда вместе с темнотой приходили кошмары, вспыхивали пожарищем, шибали в нос горелым смрадом. В кошмарах вместе с Илькой кричала мама, звала на помощь, тянула руки. Он просыпался с криком, в холодном поту, вместо мамы пытался обнять Евдокию, но обнять ее никак не получалось. А она говорила что-то успокаивающее, уговаривала, а потом за закрытыми дверями о чем-то долго спорила с мастером Бергом.