Читать книгу "И черт с нами - Алексей Калугин"

– О чем задумался? – спросил Гамигин.

Надо же, оказывается, со стороны я произвожу впечатление глубоко о чем-то задумавшегося человека.

– О Лое Розье, – ответил я первое, что пришло в голову.

– И что ты думаешь о Лое Розье? – задал новый вопрос Гамигин.

Интересно, почему, садясь за руль, любой нормальный человек сразу же превращается в шофера? А шоферу, хлебом его не корми, дай только потрепаться.

– Она мне нравится, – сказал я.

– Ты ей тоже, – улыбнулся демон.

Я развернулся в сторону Гамигина:

– С чего ты взял?

– Мы не первый год знакомы.

– И что же ей во мне нравится?

– То, что ты не похож на человека.

– Ну, спасибо!

Я попытался отвесить демону поклон, но не получилось, потолок кабины помешал.

– Не за что, – с невозмутимым видом ответил Анс.

Я снова уставился на мокрое лобовое стекло, пытаясь понять, как относиться к тому, что сказал демон.

Оторвал меня от дум зазвонивший в кармане телефон.

– Каштаков. Слушаю.

– Здорово, Каштаков!

Судя по голосу, полковник Малинин был нынче в прекрасном расположении духа.

– Доброе утро, Вячеслав Семенович, – вежливо поздоровался я.

– Нашел я твоего Шмидта, Каштаков!

– Да? – Я переключил телефон на внешний микрофон, чтобы Гамигин мог слышать наш разговор. – И кто же это?

– Николай Адамович Рыков, гражданин Московии, пятидесяти одного года от роду. Привлекался трижды за мелкое мошенничество. Два раза отделался денежными штрафами, на третий сел на полтора года. Ну как?

– Здорово, Вячеслав Семенович, – сказал я совершенно искренне. – Мне бы ваши возможности, я бы и не такие дела распутывал.

– Ну, ты не зарывайся, Каштаков, – осадил меня полковник. – Мы тоже свое дело знаем.

– А известно ли вам, где найти господина Рыкова?

– Знаю, – ответил Малинин, и сердце мое возликовало. – Пятнадцатого апреля сего года в четыре часа утра гражданином Шибалкиным, проживающим по адресу Чистопрудный бульвар, дом пятнадцать, вышедшим на улицу выгулять собаку, в четыре часа утра возле этого самого пруда был обнаружен лежащий на земле неизвестный. Гражданин Шибалкин принял неизвестного за пьяного и вызвал патрульную машину, которая и доставила его в ближайшее отделение. В отделении выяснилось, что неизвестный не пьян, а находится в состоянии полной прострации, после чего его переправили в 12-ю горбольницу. По отпечаткам пальцев и сканам радужных оболочек глаз было установлено, что неизвестный не кто иной, как Николай Адамович Рыков. Что с ним произошло, непонятно. Врачи говорят, что в мозгу у него, как у младенца, ни единой мысли. Поскольку родственников Рыкова отыскать не удалось, он был направлен в муниципальный приют имени великого пролетарского писателя Максима Горького, где сейчас и пребывает.

– То есть допрашивать его нет никакого смысла? – Сам не знаю, зачем я это спросил?

– Ну, не знаю, Каштаков, может быть, ты и сумеешь найти с ним общий язык, – продемонстрировав отменный образчик армейского юмора, Малинин весело хохотнул.

– Ясно, – уныло произнес я. – Спасибо, Вячеслав Семенович.

– Не, Каштаков, так дело не пойдет. Мы с тобой не за спасибо договаривались.

– Я свое слово сдержу.

– Когда?

– Я перезвоню вам, Вячеслав Семенович. Всего доброго.

Не дожидаясь ответа, я нажал кнопку отбоя. Не было у меня настроения продолжать беседу. Какое уж тут настроение, когда оборвалась одна из двух ниточек, на которых держался весь мой оптимизм, что я вчера демонстрировал Лое.

– Должно быть, с ним поработали святоши, – сказал Гамигин.

– С кем? – непонимающе посмотрел я на демона.

– Со Шмидтом, который на самом деле Рыков. Святоши взяли его до того, как объявились «назары». Шмидт не смог внятно объяснить, где находится программа. Или, чего доброго, начал уверять святош, что вся история с программой была блефом Зифула. В это уж святоши точно не поверили. И попытались расколоть Шмидта своими методами. Сочетание медикаментозного воздействия и глубокого принудительного зондирования мозга чаще всего приводит именно к такому результату – человек превращается в полного идиота.

– Ну что ж. – Я решил взглянуть на ситуацию философски. – Зато мы получили тело для виртуальной копии Шульгина. Как думаешь, обрадуется Флопарь, узнав, что стал Шмидтом?

Гамигин поморщился – шутка ему не понравилось.

Машина свернула на Погодинскую улицу. Впереди показались два серых институтских корпуса. В одном из них когда-то располагалось мое детективное агентство. Странно, но, вспомнив об этом, я не почувствовал ни тоски, ни ностальгии, ни даже легкой грусти. Что прошло, того уже не вернуть. Жалеть об упущенных в прошлом возможностях – все равно что бросать камни в воду, надеясь, что какой-то из них, глядишь, и всплывет.

Проехав между домами, Гамигин остановил машину возле крыльца первого корпуса. Неподалеку находилась институтская стоянка, но места на ней были заняты все до единого, несколько машин стояли даже на газоне. В прежние времена такого количества личного транспорта возле института не наблюдалось. Не иначе отечественная наука оживать начала?

Сидевший за столиком в фойе пожилой вахтер поначалу заартачился, не желая нас пускать, но удостоверение майора НКГБ живо заставило его вспомнить о том, что такое дисциплина. Вытянувшись в струнку – руки по швам, очочки на кончике носа повисли, – мужичонка четко, хотя и чуть подсевшим от усердия голосом доложил, где мы можем отыскать интересующего нас доктора Алябьева. А когда я дал команду «вольно», он чуть-чуть наклонился вперед и сообщил полушепотом, что у него имеется прелюбопытнейшая информация о директоре института, который проворачивает махинации с компьютерами, закупленными якобы для нужд вверенного ему учреждения, а также о ряде сотрудников, халатно относящихся к своим служебным обязанностям. Итогом выступления стала фраза насчет того, что весь этот институт вообще давно пора разогнать, потому что никто здесь делом не занимается, все только дурака валяют.

Я поблагодарил вахтера за усердие и велел продолжать наблюдение, после чего мы с Гамигином поднялись на четвертый этаж.

Лаборатория доктора Алябьева располагалась в самом конце длинного коридора, выстланного красной ковровой дорожкой. Старая дорожка, потертая, но все равно вид учреждению придавала солидный.

Комната, в которую мы, вежливо постучавшись, вошли, разительно отличалась от той, где без малого год назад я впервые встретил Алябьева. Лаборатория была обставлена если и не самым новейшим оборудованием, то уж во всяком случае на хорошем уровне. Все вокруг сияло стеклом, блистало никелем и тускло отсвечивало тефлоновым покрытием. Баночки с реактивами ровными рядками стояли на полочках. На белых лабораторных столах только то, что должно на них находиться: штативы с одноразовыми пробирками, вращающиеся держатели с автоматическими пипетками, пластиковые плашки, диализные ванночки, мини-центрифужка. Научными изысканиями активно занимались двое в белых халатах – миловидная светловолосая женщина лет тридцати пяти и худющий юноша студенческого возраста. Сам Алябьев, хотя и был, как и все, облачен в белый халат, находился в пассивной стадии исследовательского процесса.