Читать книгу "Слуги государевы. Курьер из Стамбула - Алексей Шкваров"

Потому Левенгаупт сидел и сочинял обращения к достохвальной русской нации. Когда свершится задуманное, тронется маршем победоносным армия шведская, обращения эти раздаваться будут всем сословиям жителей государства Российского. Оттого они в радость придут неописуемую, шведы, дескать, свободу несут им от поработителей иноземных, министров-иностранцев, власть в стране захвативших и угнетавших цесаревну бедную, дщерь Петрову, Елизавету. От бесчинства инквизиций варварских к строгости законов шведских, ибо закон суров, но это закон. Даже сам Король шведский закон соблюдает, жителям своим пример подавая.

— Ваше сиятельство! — Будденброк оторвал главнокомандующего от сочинительства.

Левенгаупт глаза поднял, мыслями на бумаге оставаясь.

— Надобно, ваше сиятельство, русских побеспокоить. Войска ждали вашего прибытия. Застоялись уже.

— Какой поход? — изумленно посмотрел на генерала главнокомандующий. — Рано, рано еще. Вы же знаете — мы ожидаем известных событий в Петербурге. Как будем извещены о них, так и пойдем маршем победным. Зачем дразнить без времени русского медведя.

— Если похода не намечается, ваше сиятельство, — гнул свое Будденброк настойчиво, — то к зиме пора б готовиться. Палатки летние, от дождей сыростью пропитаны. Болезни разные начинаются от стояния нашего. Да и не мешало б кровь разогнать в ногах солдатских, — и осмелев:

— Ропот в полках, ваше сиятельство.

— Ропот? — брови поднял Левенгаупт. — Отчего ж?

— Отмстить хотят за павших под Вильманстрандом. Особливо в финских полках. Поговаривают, чего их собрали, чего они стоят. Есть война или нет ее? Скоро помирать начнут от холода да сырости. А еще боятся, что русские дома их грабить зачнут. А полки-то все здесь. По домам одни старики да дети с матерями остались.

— Н-да. Отмстить хотят…, — пером в руке крутил главнокомандующий, перстни драгоценные, что пальцы унизывали, рассматривал. — Ну что ж поделать, Будденброк. Так и быть, подготовьте партию, человек двести-триста пехоты, да драгун немного. Возьмите из королевского регимента. Там, я знаю, острословы самые. Пусть прогуляются в русские пределы. Не возражаю. А с квартирами зимними повременим. Зимовать в Петербурге, думаю, будем, генерал! — откинулся в кресле подбоченясь. — Уже недолго осталось.

Ухмылку недобрую скрывая, покинул шатер главнокомандующего Будденброк. Кивнул адъютанту:

— Командира гвардии нашей полковника Отто Рейнгольда Врангеля ко мне пригласить.

Придворный франт, любимец женщин всего Стокгольма и родственник плененного под Вильманстрандом генерала, благоухая духами французскими, стремительно вошел в палатку Будденброка. Плащ скинул промокший, с сожалением оглядел ботфорты, глиной замаранные. Профиль орлиный, челюсть бульдожья, глаза темные, маслянистые, нагловатые. Камзол богатый, золотыми позументами расшитый, шпага каменьями, драгоценными украшенная — нелепо все выглядело в условиях лагеря военного, в грязи утопавшего. Как нелепы были и распоряжения самого Врангеля. Высадившись в Гельсингфорсе вместе с Левенгауптом, гвардия сухим путем пришла к Фридрихсгаму. И нет, чтоб разбить лагерь свой со стороны Выборга, на возвышенности песчаной, полковник Отто Рейнгольд Врангель настоял на размещении общем вдоль низменного морского берега, поближе к форштадту крепостному. Уверял всех:

— Сие будет и безопаснее, и веселее солдатам и офицерам нашим.

Напротив болталась эскадра галерная, где уже начинался мор великий среди матросов. Тела умерших закапывали кое-как на берегу, да так дурно, что зловоние пропитывало весь воздух, делая его чрезвычайно вредным и особливо непереносимым, если ветер дул с моря. Осень принесла дожди со слякотью, стоять долее в палатках было невозможно, и войско было вынуждено рыть землянки, чтобы хоть сколько-нибудь укрыться холода и непогоды. Но землянки были так сыры, что платье плесневело на теле.

Самого полковника Врангеля это мало заботило. Командир размещался во Фридрихсгаме, в доме комендатском, в тепле и сухости. Оттого и ходил франтом надушенным. Оттого и удивлялся рапортам полковым, где отмечалось все большее и большее число заболевших.

Получив приказ Будденброка о посылке партии в пределы русские, Врангель тут же, через адъютанта, перевалил его на плечи командира лейб-драгунского полка Унгерна фон Штенберга и поспешил назад в Фридрихсгам, к столу карточному, где его партия ждала отложенная да общество приятное из жен гарнизонных. Хоть и не столь блестящих, как дамы стокгольмские, но на безрыбье, как говориться… и тем утешился.

Унгерн, чертыхаясь по адресу начальников безмозглых, отрядил капитана Бранта в поиск. С ним ушли пять поручиков, один прапорщик да двести семьдесят драгун и солдат. Кони и люди с трудом выдирали ноги из вязкой грязи, подошвы да подковы теряя, спотыкались, порой падали. Жалея животных бедных, вели их в поводу. Так и добрались до речки Велиоки, мост разобрали, да пост выставили. Идти далее ни сил, ни желания не было.

Войско русское вернулось в свой лагерь под Выборгом. Пленных привели под конвоем достаточным. Правда, долго они не задержались — в Петербург повели. К слову сказать, обращались с ними хорошо. Офицеров разместили по домам вельможным и пользовались они гостеприимством русских до тех пор, пока хвастун граф Васаборг не позволил себе суждений предерзких о правительстве и народе русском. После чего всех, кроме Врангеля, разослали по губерниям дальним.

Полки же русские разместились в лагерях, еще летом обустроенных. Подошли казаки донские, атаманов Ефремова да Себрякова. С ними и калмыцкие сотни подтянулись. Веселовский, когда из Петербурга к армии ехал, встречал и казаков, и калмыков, но то были лишь передовые отряды, для квартирования снаряженные. А тут тысячи их прибыли.

Гусары объявились. Веселовский видел их и ранее, на войне турецкой. Сербы, молдаване, валахи, грузины, воины всех народов, ярмом басурманским задавленных, за веру православную страдавших, шли под русские знамена. То были люди отчаянной смелости, смерть презиравшие, с отметинами на лицах ятаганов острых, память от схваток сабельных. Ехали они в мундирах особых, галунами толстыми серебряными расшитыми, а на плече одном куртки болтаются, короткие, мехом оттороченые. То от удара стали безжалостной плечу левому и груди защита. Чернявые, горбоносые, на висках косы тонкие заплетены, подбородки гордые задраны, шапки высоченные лихо набок заломлены. Ехали гусары, трубки покуривая да по сторонам поплевывая. Дивились на них драгуны, кто ранее таких вояк не видывал.

Встреча случилась неожиданная, но оттого и более радостная. Полк казачий шел мимо драгун ямбургских, как вдруг послышался голос знакомый:

— Капитан, Алексей Иванович! — и к Веселовскому резко повернул коня есаул бородатый. Данила Лощилин, оказалось. А за ним и Епифан Зайцев. В кафтане казачьем, с саблей на боку, с пикой. А топор-то тот страшный неразлучно за кушаком заткнут.

Обнялись товарищи старые. Епифан аж прослезился. Все повторял:

— Барин, эх, барин.

— Да какой же я тебе барин, Епифан? Ну что ты, право? — хлопал его по спине богатырской Веселовский.