Читать книгу "Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов"

В то время как немцы работали, выполняя выданное мной им задание, я беседовал с лейтенантом, оказавшимся очень словоохотливым. Иногда он вдавался в длинные рассуждения на политические темы, невзирая на то что я не успевал понять его быструю речь и, если нужно, переспросить.

Он был учителем гимназии в Бохуме, уверял, что никогда не разделял национал-социалистских убеждений, считал варварством запрет, наложенный фашистами на Гейне, Томаса и Генриха Манна, Фейхтвангера.

Тем не менее я старался совершенствоваться в языке, в чем довольно преуспел. И появилось даже «хобби»: я стал записывать немецкие песни. Меня также интересовало, как звучат произносимые по-немецки тексты знакомых арий.

Все же во мне тогда было немало мальчишества: напевать в присутствии своих сотоварищей на немецком и итальянском языках (итальянские песни и арии на этом языке я позаимствовал при общении с итальянцами в госпитале в Торуне) доставляло мне удовольствие.

В конце дня я вместе с лейтенантом-бригадиром составлял отчет о выполненной за день работе и через некоторое время уже сам, не ожидая прихода конвоира, отводил бригаду обратно в лагерь.

Закончив передачу по списку приведенных мной пленных, я, при попустительстве лагерного начальства, задерживался в лагере. Вокруг меня собиралась группа любопытных, среди них нашелся профессиональный музыкант, и я с их слов записывал, пытаясь запомнить напевы и оперные арии.

Теперь, по прошествии стольких десятков лет, я почти забыл язык, не имея возможности применять его. Забыл и заученные тогда песни и арии. Но некоторые помню до сих пор.

Как-то, в служебной командировке в ГДР во время прощального приема, который устроили мне немецкие коллеги, я, рассказывая через переводчика о работе с немцами на Кавказе, произнес слова мелодичной солдатской песенки «Лили Марлен»: «Schon rif der Posten, Sie bliesen Zapfenstreich. Es kahn drei Tage kosten! Kamrad, ich komm, Ja, gleich!» К моему изумлению, присутствовавшие подхватили и хором пропели припев: «Und wollen wir uns Wiedersehen bei die Laterne wollen wir stehen, mit eins Lili Marlen, mit eins Lili Marlen». He ручаюсь за точное воспроизведение немецкого текста.

Там же во время беседы я вызвал удивление коллег, произнеся по случаю запомнившиеся слова из арии герцога: «Oh, wie so tragerich sind Frauen Herzen, mugen Sie lachen, mogen Sie scherzen!» До сих пор иногда вспоминаю: «Noch ein mal, noch ein mal, noch ein mal, sing nur sing Nachtigal…»

Как известно, Сталин отказался присоединиться к Женевской конвенции, определявшей статус военнопленных, и к Международному обществу Красного Креста. О том, как это сказалось на судьбах пленных российских солдат в Германии и немецких — в России, в настоящее время известно немного. Однако то, о чем здесь идет речь, происходило уже после войны, немецкие военнопленные получили возможность переписываться с семьями, их пребывание в плену стало намного легче, чем в военные годы. Тем не менее, как я наблюдал, им было очень нелегко: непривычный климат, тропическая малярия, свирепствовавшая в тех краях, недостаточное питание.

Неожиданно я получил поручение отправиться в командировку в город Ленкорань, откуда в батальон поступал гравий, используемый для приготовления гудронной смеси.

Отправился вечером со станции Сальяны пассажирским поездом, следовавшим из Баку, и утром уже был в Ленкорани.

Казармы роты, работавшей на разработке карьера и погрузке вагонов, находились в виду станции на берегу моря.

Представился командиру роты и получил от него инструкцию о том, чем мне надлежит заниматься.

Два или три месяца, проведенные в Ленкорани, остались в памяти почти как пребывание на курорте. Круг моих обязанностей был весьма ограничен: оформлять на грузовой станции отправку вагонов, арендованных батальоном (так называемой вертушки), учитывать объем отправляемого гравия.

Пока вагоны грузились в карьере и пока порожняя вертушка не прибывала на станцию, я лежал на великолепном ленкоранском пляже, держа в поле зрения станцию. По прибытии вертушки я шел на станцию, записывал номера платформ и снова отправлялся на пляж. Как только на железнодорожных путях появлялись груженые платформы, я приходил, переписывал в накладную номера платформ и объем гравия в каждой, подсчитывал общий объем груза и оформлял отправку у диспетчера товарной станции. Пока вертушка путешествовала в Сальяны и обратно (в это время в карьере переносили подъездные пути), я ходил в город.

В то время его население больше чем наполовину было русским. Во времена освоения Кавказа здесь была крепость, с тех пор часть города называлась в обиходе Форштадт.

Район Ленкорани считается субтропической зоной, климат здесь сравним с климатом Кавказской Ривьеры, зимы практически не бывает. Город считался закрытым (пограничная зона), и, в сочетании с благодатными природными условиями, здесь жить было несравненно легче, чем в остальной части страны. Хлеб можно было купить без карточек, действовали многочисленные чайханы, где подавали изумительно вкусно заваренный чай (только в Азербайджане умеют так его заваривать) с кусочками специально подсушенного сахара, рубль — стакан. На рынке разбегались глаза: горы арбузов и золотых дынь, источавших аромат, персики и истекавший сиропом инжир, айва, разноцветный виноград, национальная выпечка.

Смотрел, облизываясь, на это изобилие: на 10 рублей в месяц солдатского жалованья я мог лишь дважды напиться чаю.

Город утопал в садах, через улицу тянулись виноградные лозы, полно цветов.

Недалеко от казарм впадала в море мелкая горная речка Ленкоранка. Когда ветер задувал с моря, устье речки заносило песком, и она в поисках выхода разливалась по берегу, заполняя канавки и низменные места. Когда вода, пробив себе дорогу к морю, уходила, оставались лужи, в которых плескалась рыба. В эти дни у нас бывала тройная уха.

На берегу моря, метрах в двухстах от казарм, стоял одинокий двухэтажный домик, сложенный из каменных блоков-кубиков, в нем помещался городской отдел санитарного надзора. Иногда, во время моего «бдения» на пляже, из дома выходила девушка и, убедившись, что кроме меня на берегу никого нет, не спеша раздевалась, бросалась в море, поплавав, разгуливала по берегу, подставляя солнцу и моим восхищенным взорам свое загорелое обнаженное тело. Возможно, она хотела привлечь к себе не только мои взоры, но я, по наивности и еще не избытой стеснительности, этого не понимал.

Так, мои воспоминания о Ленкорани связываются с картинами кипящего, шумящего южного рынка, ярко-синего южного неба с виднеющимися на горизонте из-за иранской границы заснеженными вершинами гор и загорелой стройной девушки, прогуливающейся по золотому песку полосы пляжа, отгороженной от городских строений стеной зеленого камыша.

Во время моего пребывания в Ленкорани командир расположенной там роты, узнав, что у меня искалечена ступня ноги, через комбата добился направления меня на военно-медицинскую комиссию, отдел которой находился в этом городе. Комиссия сочла меня непригодным к военной службе в мирное время, и ее заключение было направлено на утверждение в Баку в Закавказский военный округ. Долго не было известно о результатах рассмотрения заключения, и уже значительно позже мне сообщили из штаба батальона, что в демобилизации по медицинским основаниям мне отказано. После этого я посчитал, вероятно, не безосновательно, что направление на продолжение военной службы в стройбате являлось своеобразной репрессивной мерой за пребывание в плену.