Читать книгу "Тайная жизнь непутевой мамочки - Фиона Нилл"

Эмма, кажется, что-то ищет. Она снимает перчатки, и я в ужасе вижу, что она роется в ящике с нижним бельем хозяйки дома. Вытащив оттуда изумительный лифчик «Агент-провокатор» и соответствующие трусики, она запихивает их себе за пояс.

— Ты воруешь нижнее белье? — Я хватаюсь за лямку лифчика. — Ты что, ненормальная? Это не твой размер!

— Это доказательство! Мне он купил точно такой же.

— Послушай, мы уйдем отсюда или нет?

— Это сделка! Есть еще одна вещь, которую я хочу сделать. Последняя. — Она идет в ванную комнату и возвращается, держа в руках заводного кролика. — Их два, — поясняет она.

— У нее?

— У нас с ней.

Я никогда не смогу больше снова взглянуть в глаза привлекательной мамочке. Эмма заводит кролика. Комната наполняется шумом. Она возвращается в гардеробную и опускает кролика с работающей батарейкой в карман одного из костюмов Гая.

— Теперь ему не отвертеться, — говорит она, отправляя ему сообщение с уведомлением о том, что она сделала.

Так внезапно завершился уик-энд Гая в Альпах. Я сопротивляюсь желанию посочувствовать ему. Иногда это очень неприятно — видеть все и с других точек зрения.

Глава 16 Брак — это нечто большее, чем четыре ноги в одной постели

Сэм разлегся на нашей кровати и наблюдает, как я и Том собираемся на школьную вечеринку. Внезапно он сообщает, что его следующая творческая работа должна быть связана со Средневековьем, и спрашивает меня, не можем ли мы пролить какой-нибудь свет на этот предмет. Я рада отвлечься. К большому удивлению Тома, мне потребовалось не больше часа, чтобы собраться, и вот я готова, задрапированная в мое платье с глубоким запахом, обладающее неограниченными возможностями по увеличению выреза на груди и сглаживанию животика. Всю прошлую неделю меня не покидало беспокойство. Я даже немного похудела, и у меня все начало валиться из рук. Я поняла теперь, что под кожей каждой организованной матери находится прослойка невроза.

Я разглаживаю платье на животе. Оно мне так же хорошо знакомо, как старый друг, и напоминает о старых временах, других вечеринках, где множество людей собирались вместе, объединенные кое-чем менее случайным, чем тот факт, что наши дети посещают одну и ту же школу. Оно ассоциируется у меня с тем временем, когда я еще не была замужем, и в таком смысле это сильнодействующее платье, ибо лишь я знаю его опасность.

Сэм наблюдает, как я наношу крем на ладонь одной руки, потом другой и массирующими движениями втираю его в тыльную поверхность кистей. Их грубый внешний вид, появившиеся темные пигментные пятна и тонкая, почти бумажная кожа возле суставов напоминают мне о моей матери. Мы обе всегда мыли кастрюли руками. Мать никогда не надевала перчаток, поскольку считала, что они символизируют бытовое порабощение женщин. Я же никогда не надевала их, потому что никогда не могла найти в нужный момент. Это, я думаю, подчеркивает существенное различие между нами. Ее страсть и мою пассивность. Однако происхождение обоих слов — одинаковое[87], от латинского passus, то есть «терпеть, страдать, выдерживать».

Кожа вокруг ногтей потрескалась, и крем жжет, попадая в чувствительные красные трещинки. Когда мои кисти становятся такими мягкими и пропитанными кремом, что начинают блестеть, я принимаюсь массировать предплечья и замечаю, что Сэм как-то особенно внимательно следит за моими движениями.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я его.

— Пытаюсь себя загипнотизировать, — отвечает он очень тихо.

Я глажу его по волосам, и он уютно прижимается к моему плечу. Когда Сэм был младенцем, я помню, как лежала рядом с ним на полу в кухне, прежде чем он был в состоянии перевернуться самостоятельно. Я пыталась определить ценность того, что мне дала природа, наградив сыном, и понимала, что нет такой цены, которой можно было бы измерить значимость для меня этого крошечного тельца. Когда я носила в себе Джо, казалось невозможным, что я смогу любить этого нового ребенка так же сильно. Я представила себе, что должна буду разделить мои чувства пополам, ибо наверняка существует предельный уровень любви. Но в этом и состоит чудо материнства — обнаруживать, что всегда есть неиспользованные резервы. И каждый день, несмотря на нервотрепку и хаос, у меня случаются моменты, когда я ощущаю одно только это неподдельное и чистое наслаждение любовью.

Тому я пересказала сокращенную версию того, что случилось с Эммой, поскольку знала: если он ознакомится со всей историей целиком, то ни на какую вечеринку не пойдет. Конечно, едва мы доберемся туда, и он узнает Гая, он сообразит, что произошло небольшое столкновение двух миров, но к тому времени будет уже поздно. Это, вероятно, безответственно, но, возможно, отвлечет его от прискорбного инцидента с неправильно отправленным электронным письмом — источником изрядного дискомфорта для него. Поэтому мы оба — и он, и я — в равной степени нервничаем из-за предстоящей встречи с Робертом Басом, хотя и по разным причинам. Однако я думаю, что волнений из-за встречи с одним человеком вполне достаточно. Если бы Том переживал то же самое еще и из-за Гая и привлекательной мамочки, это было бы слишком. В рассеянности я начинаю втирать крем для рук в кожу лица, забыв, что тем самым наношу непоправимый урон готовому макияжу.

— Что ты думаешь о Средневековье? — спрашиваю я Сэма, заново принимаясь приводить в порядок лицо.

Он скрещивает ноги, какое-то мгновение обдумывает вопрос, прижав палец к губам, и глубокомысленно произносит:

— Твои новые брови, папина лысина, усталость, забывчивость. О, и дезинтеграция! — Это его новое любимое слово.

— Ты говоришь о людях среднего возраста[88], — объясняю я. — Средние века — это нечто совсем иное. — Я вспоминаю о странствующих менестрелях, рыцарских турнирах, кровопускании как лечебной процедуре и появлении в Англии оливкового масла.

Сэм оживляется:

— Это гораздо интереснее! — И покидает комнату, чтобы спуститься вниз, где няня готовит горячий шоколад для них всех.

— Как ты думаешь, мы дезинтегрируем? — спрашиваю я Тома. Такое сравнение мне не нравится.

— Если учесть, что большая наша часть умирает, а не развивается, то, по-видимому, да, — откликается он из ванной. — Как ни крути, мы приближаемся к середине жизни, хотя люди не любят признавать это в отношении себя.

— Однако я действительно не чувствую себя женщиной средних лет, — замечаю я.

— Это потому, что у тебя кризис среднего возраста, — мычит он с наполовину закрытым ртом. Вероятно, он бреет правую сторону подбородка. — Цепляешься за последние остатки молодости.