Читать книгу "Умереть в Париже. Избранное - Кодзиро Сэридзава"

Скоро она встретилась в Париже с неким Ногавой, который был сыном знакомого её отца. Два или три месяца потребовалось для того, чтобы в ней созрело решение выйти за него замуж, после чего Марико сразу же засобиралась в Японию. Разумеется, она рассказала Ногаве о Миямуре, и вскоре они оба вернулись в Японию — Марико через Индийский океан, а Ногава — через Америку, предполагалось, что она ещё раз встретится с Миямурой, чтобы окончательно проститься со своим прошлым, а затем они с Ногавой поженятся. Тогда-то она и пообещала госпоже Этьен приехать во Францию вместе с мужем. Ногава изучал в Сорбонне экономику, предполагалось, что, вернувшись в Японию, он поступит на службу в одну из известных торговых фирм, связанных с семейством Ногава, и будет работать в парижском филиале…

Всё это было совсем как в романе, и я жадно слушала мадам, наконец успокоившись и избавившись от своих подозрений. Я не пыталась разобраться в мотивах поведения Марико, в чувствах Миямуры, я просто тайно радовалась тому, что пришла сюда не зря, что сомнения мои разрешились и призрак Марико, всё время стоявший между мной и мужем, наконец исчез, но тут мадам сказала:

— Мне одно только непонятно. Марико не пожелала избрать путь любви, который принёс бы счастье не только ей, но и её близким, ведь они наверняка радовались бы, видя, как она счастлива, нет, она предпочла сделать счастливыми близких, избрав совершенно иной путь, а именно — убив свою любовь… А ведь она так молода, и я знаю, как она любила и как страдала. Вот что кажется мне странным. Я много думала над этим, и мы с дочерью даже говорили как-то, что, наверное, она чувствовала примерно то же, что чувствует человек, совершающий харакири… Вам так не кажется?

Но я не могла ответить на её вопрос и только загадочно улыбалась.

Более того, почему-то не понимая, что мне давно пора прощаться, я всё не уходила, когда же вернулась домой дочь госпожи Этьен, Луиза, согласилась выпить с ними чаю, а поскольку все темы были уже исчерпаны, сидела за столом, хлопая, как дура, глазами, и слушала, как они расхваливают Марико, время от времени вставляя что-нибудь вроде: "нет, спасибо", "да, пожалуйста". Конечно, французы мастера говорить комплименты, но ждать её целый год, оставляя комнату незанятой… Наверняка Марико была именно такой, как её хором расписывали мать и дочь:

— Общаясь с ней, мы поняли, что Япония страна высочайшей духовности. Такие, как Марико, не появляются на пустом месте.

Разумеется, мне было так далеко до неё… И не случайно Бог покарал меня.

Я долго мучилась, не зная, рассказывать ли Миямуре о своём визите к мадам Этьен. Мне казалось, что хорошая жена не должна иметь тайн от мужа, а я хотела быть ему хорошей женой особенно теперь, когда убедилась в том, что он окончательно порвал с Марико и что я могу доверять ему по-прежнему, как в первые дни нашей семейной жизни. Поэтому я решила ему признаться, но всё оттягивала этот момент — то ли из упрямства, то ли от излишней робости, которая лишала меня дара речи, как только я собиралась заговорить.

Но вот однажды, когда, вернувшись поздно вечером из института, он поспешно переодевался в домашнее платье, собираясь спуститься в столовую, я небрежно бросила:

— Я была на улице Лафонтена.

И поскольку до него, как видно, не дошёл смысл этой фразы, ещё раз повторила:

— Я была в доме, где когда-то жила Марико.

Миямура вздрогнул, как от удара, перестал чистить щёткой свой костюм и, обернувшись, уставился на меня. Его лицо сразу стало суровым, а в глазах я прочла упрёк и вопрос: "Зачем ты туда ходила?" Теперь-то я понимаю, что должна была попросить у него прощения, рассказать о своих естественных для слабой женщины сомнениях, о том, что я просто не могла удержаться, но, когда я увидела его окаменевшее лицо, встретилась с его беспощадным взглядом, меня пронзила одна-единственная мысль: а что я такого сделала?

— Я просто хотела встретиться с Марико. Хотела узнать, живёт ли она в Париже.

— Но я ведь говорил тебе, что её здесь нет, ты что же, мне не веришь?

Миямура задохнулся от ярости, мне показалось, что он меня сейчас ударит, — таким я его никогда не видела прежде и невольно отшатнулась, защищаясь.

Сжимая в руке щётку, он шагнул было ко мне, но вдруг повернулся и быстро скрылся в ванной. Почувствовав, что опасность миновала, я вздохнула с облегчением, но тут же из ванной раздался стук брошенной на пол щётки.

Когда Жоржетт крикнула за дверью, что ужин готов, Миямура вышел из ванной. Судя по всему, он вполне овладел собой, выражение его лица было самым обычным, и я успокоилась. В тот вечер на ужин были приглашены двоюродная сестра мадам Марсель с супругом, и я не хотела, чтобы они догадались о нашей ссоре.

Сестра мадам Марсель была замужем за евреем по фамилии Бернштейн, поэтому никто из родственников не хотел с ней общаться, и только мадам Марсель защищала её и иногда приглашала к себе в дом.

Во время ужина я внимательно наблюдала за Миямурой. В то время у меня был очень хороший аппетит, и, как ни стыдно мне было, я съела всё, не оставив ни кусочка, он же не доел суп, чего с ним никогда прежде не случалось, и даже котлету выбрал самую маленькую, хотя очень их любил. И хлеба взял всего один ломтик. Я беспокоилась, думая, что он лишился аппетита из-за нашей ссоры. Но с четой Бернштейн он беседовал с явным удовольствием. Дочь Бернштейна позировала одному известному скульптору для статуи Жанны Д'Арк, которую предполагалось установить в городе Ф. Статуя была закончена несколько дней назад, и все считали её настоящим шедевром. Бернштейн смеялся, находя очень забавным, что французы сделали объектом поклонения дочь всеми презираемого еврея, причём совершенно игнорировал то обстоятельство, что его рассказ явно шокировал и его жену, и госпожу Марсель. Только Миямура поддержал его, сказав, что видел работы этого скульптора и они ему нравятся, после чего обрадованный Бернштейн говорил уже не останавливаясь. Он обещал свозить нас к скульптору и заявил, что на обратном пути мы должны непременно заехать в Ловансон на виллу Бернштейнов, где есть прекрасный фруктовый сад и скоро поспеет клубника. Этот очень жизнерадостный лысый человек, неистово вращающий голубыми глазами, отвлёк и развеселил Миямуру, чему я была очень рада. В самом деле, если бы в тот вечер не пришли Бернштейны, мы долго бы ещё терзали друг друга, испытывая взаимную неловкость.

После ужина все прошли в гостиную, супруги Бернштеин играли на рояле, пели, и даже мадам Марсель под аккомпанемент сестры спела арию из "Травиаты".

— Конечно, в моём возрасте уже не годится петь такое… — смеялась она, потом сказала: — А не угостить ли мне вас старым коньяком, кажется, в моём погребе ещё осталась бутылка-другая? — и, звеня нанизанными на цепочку многочисленными ключами, ушла на кухню. Удивительно, эти трое веселились, как молодые, хотя были куда старше нас, а мы, словно старики, весь вечер просидели в углу комнаты.

Меня тоже просили играть на рояле, но я отказалась, не желая терзать слух парижан своим дурным исполнением. Миямура, подойдя к стоящему на мольберте посредине гостиной пейзажу Коро, рассеянно любовался картиной, приподняв обычно прикрывавшую её ткань. Он всегда говорил, что это самая ценная вещь в доме.