Читать книгу "Знахарь-2, или Профессор Вильчур - Тадеуш Доленга-Мостович"

И Люция в эту минуту вынуждена была приглушить что-то похожее на чувство радости оттого, что злое провидение, от которого она так страдала, пригодилось, чтобы профессор не пришел на помощь этому подлецу без стыда и совести.

Профессор сказал, что спасать надо даже преступника. Да, да. Но есть преступления, есть такие преступления, которые исключают милосердие.

Долго не могла она уснуть, возбужденная всем случившимся. Она продумала текст телеграммы, которую вышлет завтра утром. Хотела написать ее жесткими и оскорбительными словами, но, подумав, поняла, что это будет нелояльно по отношению к Вильчуру.

На следующее утро она решила сама отнести телеграмму в Радолишки. Выходя из больницы, встретила посланца на лошади из Ковалева. Он вез письмо от молодого хозяина. Она с удивлением прочла на конверте фамилию профессора, а не свою. Это ее заинтриговало. О чем мог писать пан Юрковский Вильчуру?.. Она отдала ему письмо, не спрашивая о содержании. Вильчур молча вскрыл конверт, прочел письмо и, видя стоявшую в ожидании Люцию, счел необходимым объяснить:

— Да ничего такого, просто мелочь. Вчера мы обсуждали одну проблему, которую пан Юрковский посчитал настолько серьезной, что прислал мне дополнительную информацию.

На самом деле письмо выглядело так:

"Уважаемый пан профессор! Вчера чрезмерное количество выпитого алкоголя привело меня в ужасное состояние. Мне кажется, что я позволил себе рассказывать вам какие-то неприличные истории. Я понимаю, что мне нет оправдания. Но я очень прошу вас извинить меня. Я искренне сожалею о случившемся и прошу вас не таить на меня обиду. С глубочайшим уважением. Винценты Юрковский".

Глава 15

С момента, когда профессора Добранецкого привезли в клинику, все отделение "В" на первом этаже освободили от пациентов, чтобы тяжелобольному обеспечить абсолютную тишину. Весь обслуживающий персонал, все, кто входил сюда, должны были надевать войлочные тапочки, а разговаривать только шепотом.

В крайней палате, куда поместили Добранецкого, окна были зашторены, там царил полумрак. Больного раздражал свет и громкая речь. Они вызывали у него мучительные головные боли, которые не снимались даже самыми большими дозами пантопона или морфия. Днем и ночью у его кровати дежурили врачи. Кроме них, здесь часами просиживала жена профессора.

Стоило ей уйти, и больной сразу же начинал требовать ее присутствия. Состояние его резко ухудшалось, пульс слабел, боли усиливались, а по щекам обильно текли слезы. И вдруг на его лице появлялось выражение облегчения. Это его невероятно обостренный слух улавливал не слышимые никем другим ее шаги по коридору. Она садилась у кровати, а он брал ее руку, закрывал глаза и часами молчал или шепотом говорил нежные слова о том, как любит ее, какая она красивая, о том, что жил для нее и что ему не страшно расстаться с жизнью, он только не может и не хочет расстаться с ней.

Иногда, а случалось это чаще всего ночью, он терял сознание. Тогда у него начинались судороги, затем тошнота, страшные головные боли и снова бредовое состояние.

Пани Нина была в отчаянии. Никто из ее старых знакомых не мог ее сейчас узнать. Ненакрашенная, кое-как причесанная, с синяками под глазами, она ходила как помешанная. Прежде она выглядела удивительно молодо. Сейчас мгновенно состарилась.

— Видите, как она страдает, — говорили все. — Вот это любовь.

Они ошибались. Пани Нина страдала по другой причине. Она знала, какие неотвратимые последствия повлечет за собой смерть мужа. С тех пор как после отъезда Вильчура муж принял руководство клиникой, их материальное положение значительно улучшилось, и все-таки они не успели оплатить и малой части долгов. Смерть мужа означала для пани Нины крайнюю бедность, бедность, которая влекла за собой потерю положения в обществе, удобств, нарядов, значимости, красоты и успеха. Не многие знали, что ее возраст уже приближается к сорока. Путем неограниченных затрат и многих жертв она поддерживала свою привлекательность, которой славилась с молодости. Сейчас, когда она останавливалась у зеркала, ее охватывал ужас. Она хорошо понимала, что уже не сможет начать новую жизнь, что смерть мужа означает и конец ее карьеры. Она понимала и то, что не сможет рассчитывать на успех у мужчин. До сих пор она, выхоленная и элегантная, околдовывала их своими чарами. На бедную, плохо одетую и измученную женщину не посмотрит ни один мужчина.

И когда она страстным повелительным тоном говорила мужу: "Ты должен жить!.. Ты будешь жить!.." — это одновременно означало: " Я хочу жить, а твоя смерть — это моя смерть".

За счет клиники были приглашены самые известные отечественные и зарубежные специалисты. У постели больного периодически собирались консилиумы. И никто не вселял надежду, не мог ее вселять. Опухоль медленно, но неустанно разрасталась, сдавливая извилины мозга. Летальный исход был уже вопросом времени. Последний консилиум сделал заключение, что, учитывая разветвление новообразования, операция представляется почти невозможной. Известный американский врач, профессор Колеман, который прервал свой отдых на Ривьере, чтобы поспешить к постели больного коллеги, признался Добранецкому, когда тот требовал от него сказать ему правду:

— Я бы не согласился на операцию, потому что не считаю ее целесообразной.

Добранецкий прошептал:

— У меня уже давно такое же мнение… Один шанс из ста.

— Один из ста тысяч, — поправил его Колеман.

В тот же день после обеда пани Добранецкая, выслушав приговор, приняла решение: если есть хоть один шанс из ста тысяч, то следует воспользоваться операцией. Она до тех пор умоляла Колемана, пока тот не согласился.

— Я совершенно убежден, что операция ничего не даст, она лишь ускорит смерть больного. Но, если вы так настаиваете, я могу ее провести. Я только сомневаюсь, согласится ли на это профессор Добранецкий. Я ориентируюсь в данной ситуации и считаюсь достаточно хорошим хирургом, чтобы понять, что ланцет здесь не поможет.

Американец не ошибался.

Все уже было готово к операции, когда пани Нина стала просить мужа, чтобы он согласился.

Он сразу же и категорически отказался.

Не помогли настойчивые уговоры и просьбы. Наоборот, он обиделся и в конце концов с горечью спросил:

— Ты хочешь отнять у меня эти несколько последних дней жизни?..

— Но, Ежи… — решилась она.

— Тебе тяжело сидеть возле меня, и ты хочешь избавиться поскорее…

После этих слов она не могла говорить. Она сидела возле его постели убитая и отчаявшаяся.

Больной провел ночь спокойно. А когда утром она пришла снова, он спросил:

— Профессор Колеман уже уехал?

Нина оживилась.

— Да, но он собирался задержаться в Вене. Его можно еще вернуть телеграммой.

— О нет, нет.

И после паузы добавил: