Читать книгу "Цветочный крест - Елена Колядина"

— Господи, — прошептала она тихо, — засыпь меня живую, чтоб стала я мертвая.

Но не успела Феодосья высказать остальные пожелания касаемо быстрейшего успения, как твердь небесная с чудовищным грохотом раскололась надвое, так что стала видна следующая сфера, та, что крепится позади солнца и луны, полная звезд, дико закричали птицы и звери нощные, и обрушилось безведрие. (Надобно промолвить, что такого ненастья не видала Тотьма с того лета, как приняла повитуха Матрена у сблудившей монашки чадо, в женских лядвиях коего бысть мужеский мехирь! Чадце то Матрена придушила маленько да утопила в Сухоне за островом Леденьга. «Унянчила чадце, чтоб не пикнуло, — выпив медового пития, тайно поделилась повитуха с Василисой, многократно крестясь. — Упестовала на вечный покой. Только пузыри кверху пустил в ершовой слободе…». За сим уникальным пестованием и последовала буря, залившая не только пол-Тотьмы, но и взломавшая доселе неизвестную могилу на холме, так что по улицам на ворохе ветвей, промчался, веретеном крутясь в водоворотах, покойник, вернее кости его, обряженные в серый саван. Ох, спаси и сохрани!) На Феодосью полило, как из ушата! Будто попала она в кладезь, куда сыпалась из куля водопадом рожь либо соль. Феодосья выкарабкалась из могилы, в которой в мгновение ока стало по щиколотку воды, и стала срывать мокрые одежды, после каждого облачения воздевая длани к низвергающемуся небу. Когда на теле осталась одна лишь исподняя срачица, Феодосья было застыдилась. Но, по размышлении, оглянувшись в непроглядную тьму, содрала с мокрого тела и портище. Она стала, тихо опустив десницы вдоль тела, и отдалась ледяным струям, бывшим столь холодными, что Феодосье казавшимися обжигающими. Не было и мысли, ни у ливня, ни у Феодосии, что может она занедужить. Изнутри ея шел такой душевный жар, что тело горело, очищаясь снаружи и внутри. Как только толстые косы Феодосии промокли насквозь и принялись истицати двумя струями воды, ливень оборвался. Его затихающий щорох удалился вправо от поляны, по верхушкам берез, словно стая лебедей, оставив лишь глухой плеск падающих с ветвей крупных капель.

Феодосия подошла к колоде. В воде, наполнившей ея, колыхалась намокшая твердь земная и небесная — вышивка по шелку, которой жаждавшая новопреставиться украсила домовину, как украсила бы и дом к празднику. Феодосия нагнулась к гробу: сквозь хрусталь пахнущей хвоей и льдом воды на нея глядел Феофан, подрагивая рукой, сжимающей камень. Смертница осторожно опустила перста в воду — Феофан плавно покачал главой. Сие было эмалевое изображение почитаемого в Тотьме блаженного, отводившего камнепады силой своего духа, происходившей от муки тела: Феофан всюду ходил с булыжником, отколотым от острова Лось, в дланях: на ем он вкушал, на его укладывал измученную главу для ночного сна. Встретившись во мраке зенками с Феофаном, Феодосья промолвила приличествующую молитву, вытащила блаженного и приберегла на пенек. Туда же была пристроена и шелковая твердь — с небес и земли текло ручьем, окиян разбух и потемнел, и Феодосии пришлось маленько выкрутить звезды и купол, отжимая воду. Разобравшись с сиим, как выразился бы книжный отец Логгин, артефактом, Феодосия наконец погрузила руки, согнув их в локтях, в полную холодной воды домовину. Когда пазнокти, обломанные до крови, перестали ныть, Феодосия нашарила на траве сброшенные одежды, опустила в полную воды домовину, безропотно принявшую роль корыта, и принялась мыть и полоскать. Она так яростно терла одеяниями по колоде, что вышлифовала ея нутро до гладкости: труха гнилой сердцевины вымылась, оставив гладкий наружный слой. Теперь смертная хоромина вящее напомнила Феодосии лоток для соляного рассола. Но воспоминание не пошло дальше этого лотка — живот тотьмичей уже не волновал Феодосию, приготовившуюся покинуть сей мир, и задело Феодосию не больше, чем шум сосен. Выкрутив вымытые одежды, Феодосия надела их на себя и, счастливая от того, что все приготовления к смерти удалось изладить так удачно, вошедши в избушку и легши на солому возле очага, тут же усонмившись. От портищ, согретых огнем, начал подниматься густой пар, каковой, очевидно, и вызвал сон, в котором Феодосия оказалась в бане. Баня бысть не их, Строгановская, а незнакомая: огромная, светлая, с лавками, пахнущими липой и бузиной. Подле лавок, каждый возле своей, стояли, омакивая в ушаты веники, Истома и отец Логгин. «Феодосьюшка! — нежно вскрикнул Истома. — Слава Богу, свиделись! Иди ко мне!» Феодосья, не видевшая себя со стороны, но ведавшая, что на ней одна тонкая льняная срачица, взглянула на отца Логгина и робко ответствовала: «Нет, Истомушка, нельзя мне к тебе, иначе грех случиться, и не попаду я в царствие небесное». — «А зачем ты так рано собралась туда?» — вопросил Истома. — «Чтоб свидеться с сыночком нашим, Агеюшкой. Ты его встречал? Как он? Не плачет ли?» — «Нет, не встречал», — равнодушно и печально покачал головой скоморох. — «Так, значит, ты не на небеса попал?» — «Значит, так…» — «Так ты, может, жив?» — «Нет, не жив. Али ты забыла, как пожаловали меня двумя столбами с перекладиной? Иди же ко мне…» — «Феодосия! — строго сказал отец Логгин, весьма прямолинейно потряхивая в ушате веником. — Римская империя!» — «Помню аз, — ответила Феодосия и оборотилась к скомороху. — Истомушка, грех с омовения и начинается. Римская империя через бани рухнула» — «Ну? — удивился Истома, но удивился как-то равнодушно, как бы мысля о своем. — Подгнила?» — «Истинно». Произнося сие, Феодосия меж тем сделал шаг в сторону Истомы. Дрожь пробежала по подпупию ея. Похоть охватила лядвии. Защекотало в персях. Но строго смотрел сквозь клубы пара отец Логгин, одной дланью намыливая пробор волос, а другую вознося в крестном знамении: «В рай просишься, а сама в ад лезешь?» Тут-то Феодосия и проснулась — смерть, слава тебе Господи, выручила, обронив зубы. Глянув в ея приветливые голубые глаза, Феодосия вспомнила сон и перекрестилась: ясно было, то бес искушал ея на похоть, дабы не видеть Феодосии царствия небесного! Вспомнив об изготовленной ночью домовине, Феодосия подскочила с соломы и, пробормотав: «Лежите, смертушка дорогая, не вставайте, покамест», выбежала вон. Она пробежала в кусты и присела по малой нужде. Папоротник окружил ея возле самых зениц. И в каждой ложбинке листов лежала капля воды, словно земчузина, вывернутая наизнанку, так что молочное серебро просвечивало изнутри. И были сии земчузины чисты, как помыслы Феодосии и портище ея. И она уверилась, что нынче же, с Божьей помощью, даст дуба!

Розовая от радости, Феодосия вернулась к избушке и с удовлетворением постояла возле гроба: погладила ладонями гладкое влажное нутро рябины, приладила внове эмалевого Феофана, развесила твердь небесную и земную. На всякий случай поклонилась на восток и пошла в избушку: ставить на ноги Смерть. Впрочем, Смерть и сама не желала покоиться: войдя в виталище, Феодосия обнаружила ея стоящей возле лежанки.

Феодосия хотела было ринуться и поддержать Смерть заподруки, но вспомнила, что резвостью своею может усомнить гостью в необходимости прибрать ея, Феодосью, на тот свет. «Коли такая резвая, так пусть здеся еще поживет, поработает, — может подумать Смерть. Ох, надобно недужной прикинуться».

Эту уловку знала вся Тотьма, но считалось при этом, что Смерти сий секрет неизвестен, и, стало бысть, ее можно обмануть. Да что Тотьма! В семействе самих Строгановых бысть такой случай. Захворал братец Зотеюшка, калится дрищаво, сиво, ну, прямо дух испускает! Повитуха Матрена и рекши: надобно всем плясать, на гуслях играть да песни голосить! Среди ночи растолкали холопов, велели всем в коленца плясать, глумиться да хохотать на дворе вокруг хоромов. А повитуха Матрена, золовка Мария, Василиса и Феодосья принялись плясать возле колыбельки Зотеюшкиной. Смерть к хоромам приблизилась: что такое?! Смех, глумы, пляски под дудки да гусли! Не может быть, чтоб здеся помирал младенец! Видать, двором ошиблась. Но, чтоб без дела не возвращаться, развернулась Смерть, зашла в соседний двор, через улицу, да там и прибрала другого младенца мужеского полу — чадце холопки-вышивальщицы. А Зотеюшка в тот же миг пропотел и мирно принялся отдаивать доилицу. Матрена ходила гоголем, и Строгановы, узнав поутру, как ловко Смерть отвели от своего дома на чужой, примерно наградили повитуху кунами и черным соболем.