Читать книгу "Знак зверя - Олег Ермаков"

Пики, гранитные гребни, меловые осыпи, ущелья, каменные площадки и снова пики, лбы, рваные пасти, — и вдруг все вздыбилось в последнем броске и опрокинулось навзничь — под вертолетами разметнулась желто-зеленая долина. Кабул.

4

Кабул сегодня принял.

Вертолеты приземлились.

Все было то же, что и два года назад: пассажирские самолеты, лужайки, десантники с автоматами, стеклянная башня, увенчанная черно-красно-зеленым флагом, и за лужайками, самолетами и башней лежал, выпятив голубые груди и нацелив в небо сухопарые минареты, глиняный колосс, заросший зеленью. Как и два года назад, их повели по аэродрому мимо лужаек и самолетов, через взлетные полосы к палаточному лагерю, обнесенному колючей проволокой, крошечному у подножия серых раскаленных гор. Как и два года назад, лагерь был переполнен дембелями и новобранцами, и не хватало еды, воды, в туалеты стояли очереди, и пахло хлоркой и полынью.

Дембеля из города у Мраморной горы заняли несколько крайних палаток. Здесь стояли двухъярусные койки с матрасами, одеялами и подушками, которые тут же были собраны и сгружены в пустую палатку. Лагерному прапорщику, выразившему по этому поводу недовольство, дембеля ответили, что они не селекционеры, а если товарищ прапорщик собирается заняться разведением афганских вшей и продолжать и дома вскармливать их русской кровью, то пусть в последнюю ночь он закутается в эти одеяла. Прапорщик громко засмеялся. Что, до дембеля так далеко, товарищ прапорщик, что даже смех разбирает? Да нет, ответил товарищ прапорщик, мне другое смешно. Что же именно? Прапорщик перестал улыбаться, вздохнул, покачал головой: кто вам сказал эту глупость? Какую глупость, мы сами видели — все в гнидах. Да нет, ответил прапорщик, про ночь, что она, он осклабился, последняя ?

Вскоре дембеля узнали, что ребята из Гардеза сидят здесь четвертые сутки. Узнали также, что последнюю партию таможенники раздели до трусов и что им лучше не перечить; что в лагере недавно была крупная драка, что здесь воруют и ничего нельзя оставлять без присмотра, ворует лагерная охрана и сами дембеля.

Рядом, за колючей проволокой, был аэродром, там зеленели ухоженные лужайки и добротно, заманчиво, обещающе серели взлетные полосы и площадки; то и дело с аэродрома взлетали вертолеты и пятнистые зелено-песочные истребители; иногда на взлетную полосу выруливали «Боинги», а под вечер в небо поднялся бело-голубой «Ту-154».

Дембеля курили, глядя сквозь колючие струны на аэродром, на башню с флагом, на огромный город, затопивший полдолины и выплеснувший на склоны гор свои серые грубые плосковерхие дома; поворачивали головы и видели осыпи, каменные плиты, кулаки, расщелины и многотонные отвислости, готовые сорваться по первому зову и, окутываясь пылью, тяжело подпрыгивая, устремиться с гулом слоновьего стада на лагерь.

Быстро темнело. Колосс за аэродромом таращил на лагерь горящие глаза. На кухне давали отвар верблюжьей колючки, больше в лагере пить было нечего, и к кухне тянулась огромная очередь. Повара, как всегда, ругались и замахивались на новобранцев черпаками, хлюпал чай из верблюжьей колючки, трещали спички, рдели сигареты, раздавался кашель, звякали кружки, очередь двигалась медленно.

Два года назад здесь так же много было дембелей и новобранцев, и, чтобы получить кружку кипятка, приходилось стоять в очереди. И они томились в палатке, ожидая отправки, лежали на койках, курили, — может быть, в этой же палатке, может быть, на этих же койках... Все то же. И как будто еще ничего не было. Но он знает: пройдет ночь, утром появятся полковые офицеры, они наберут команду, вертолеты доставят команду в город у Мраморной горы, на окраине которого артиллеристы будут строить мраморную баню, и он будет избит в этой бане, и наступит ночь, и желтолицый ключник вручит ключ, и по вздыхающим и жалобно поющим половицам он пойдет и, переступив порог, окажется один на рыхлой равнине под тусклым небом.

Корректировщик-Черепаха встал и вышел из палатки. Была глубокая ночь, глубокая, как океанская впадина. Вверху, очень далеко, парили светящиеся морские звезды и цепенели лазурные Рыбы, и через весь океан тянулся широкий шлейф сияющих молок. Здесь, на дне, было темно и душно. Он прошел мимо палаток к умывальникам. Воды не было. Корректировщик-Черепаха вернулся в палатку, отыскал свое место, сел, снял липкую рубашку. Чиркнул спичкой, закурил. Дым был противен, хотелось пить, раздавил сигарету каблуком, лег.

Металлические ромбы и круги коечной сетки вдавливались в мокрую спину.

Наступит ночь, и по вздыхающим половицам он отправится в путь. И по вздыхающим, по вздыхающим половицам... Наступит ночь. Желтолицый ключник... И по вздыхающим... Наступит ночь. Мягкая дорога приведет к мраморному домику. Шлагбаум. Часовой скажет: это самый легкий наряд. Наступит ночь. Самый легкий.

Да, самый легкий.

Да, офицеров нет, и много свободного времени, в окопе очаг, можно вскипятить воды для чая, поджарить хлеб. И он вскипятит и потом, надев бронежилет и каску, выйдет на дорогу к шлагбауму. Восемь шагов. Поворот. Через несколько минут это случится.

Наступит ночь, и желтолицый ключник... Мраморный домик, шлагбаум, очаг в окопе, чай, змея, из-за Мраморной горючая звезда, — и вот они появляются.

И когда рассвело...

Наступит ночь. Змея укусит Шубилаева в руку, офицер скажет: ты — и он пойдет. Да, самый легкий. Вскипяти воду. Да, самый легкий. Шубилаеву в руку впрыснула яд, он хотел сделать из нее ремешок для часов, она чуть было не остановила его время... Сколько времени? — Корректировщик-Черепаха поднес руку к лицу, нажал на кнопку, циферблат осветился. Когда кончится эта ночь... Идут. Их первый хозяин давно мертв, съеден шакалами и грифами в ущелье-тире, а они идут, и его время длится, время мертвого, мертвое время.

И когда рассветет...

Ночь пришла, звезда всплыла над Мраморной, и они появились, из окопа выполз варан и выполз второй, но первый вдруг встал и побежал, как человек, это был не варан — человек, и второй обернулся человеком. Брызнула очередь.

И когда рассвело, он увидел рыжую голову в потеках, как в трещинах, и погасшие, когда-то мелкие и яркие, морские глаза.

Металлические ромбы и круги вдавливались в липкую спину, и кожа горела, как будто ромбы и круги были раскалены или намазаны жгучим ядом змеи, клюнувшей в руку... содрать эту кольчугу!.. — Он очнулся, пошевелил распухшим сухим языком. Встать, пройти к выходу, там на табуретке должен быть бачок с водой... Лежи, нет бачка. Палатка на дне океана, а не на окраине полка. Это Чарикарский океан... то есть Кабульский... Кабульская долина, пересылка. Кабульская пересылка — зал ожидания. Здесь конец и начало, вход и выход, врата мира и врата войны: одним — за хребты, другим — за реку. И утром появятся покупатели из полка у Мраморной горы. Значит, утром он должен сказать: нет. Утром он скажет: нет! — и попадет в другую команду. Скажет: нет! — и не полетит в город у Мраморной горы.

Он очнулся, пошевелил вспухшим вязким языком. Там, у входа, на табуретке бачок. Он сел. Скрипучая голая сетка, ни матраса, ни подушки... Кабульская пересылка. Уже минуло три дня, как они покинули палатку на окраине города у Мраморной горы. Здесь пересылка. Зал ожидания. Врата. Все позади. И утром они полетят — если посчастливится — совсем в другую сторону, за реку, в Союз, а не в город у Мраморной горы, за реку, в Союз, и ничего не повторится, за реку, в Союз, где он будет молчать под дубом, лежа в дождях и солнце до осени, до осенних гусей, которые летят с криками ночью, опрокидывая свечи в черные рощи, в ручьи и болотца, на деревни, поля и холмы, — за реку, в Союз, где никто ничего не знает.