Читать книгу "Русская рулетка - Валерий Поволяев"

Через полчаса он был на Литейном.

Действовал Тамаев по старой схеме: нашёл укромное место, из которого можно было наблюдать за квартирой Таганцева. В квартире были люди, за тонкими прозрачными занавесками несколько раз проскользнули тени, чьи именно, не разобрать. Тамаев ждал — другого выхода у него не было, только ждать. Обязательно яичко должно проклюнуться, кто-нибудь непременно появится на улице. А идти вслепую было нельзя: вдруг в доме чекисты?

Чувствовал себя Тамаев муторно, хотелось есть, в ушах появился звон. Он всегда появлялся, стоило боцману чуть оголодать, даже задержка на один час рождала этот режущий голову звук, мышцы поражала слабость — ноги начинало потряхивать, походка делалась неровной, дудка — серебряный инструмент боцмана, — сама выпадала из рук, изо рта, когда он подавал команду. Голодный девятнадцатый и двадцатый годы не изменили Тамаева, организм его продолжал требовать своё, да и Финляндия не шла в сравнение с Россией — финны жили сытно.

Он позавидовал поре безмятежных морских зимовок в Гельсингфорсе, ему захотелось вернуться назад. Боцман не был одинок в этом желании, многим хотелось вернуться назад, в прошлое.

Долго не сводил Тамаев мрачного взгляда с окон таганцевской квартиры; в нём словно бы всё остекленело, затвердело, не было ни страха, ни злости, ни усталости, только звон раздирал уши да слабели мышцы. Если бы сейчас понадобилось пробежать метров сто, он не смог бы, завалился на половине дороги. «Чёртово брюхо! — устало подумал он. — Как всё прочно связано с желудком!»

Часа через два дверь подъезда, где находилась квартира Таганцева, отворилась, на улице появились двое в кожаных куртках, с маузерами на боку, с ними — глазастенькая молчаливая служанка, на которую Тамаев никогда не обращал внимания, не так уж она была хороша, а когда к ней начал цепляться Сорока, то она вовсе перестала существовать для боцмана. Теперь всё стало понятно.

Ну кто ещё в Питере ходит в кожаных куртках? Кроме тех, кто в них ходит, наводя страх? Он не мог понять, что же привело кареглазую служанку к чекистам? Родственные чувства, желание предать человека, из рук которого она брала хлеб — своего хозяина Таганцева, или ей за это заплатили продуктами и деньгами?

— С-сучка! — просипел Тамаев, решив, что Маша виновна в провале. Может быть, и не только она, может, уже образовалась целая стенка, может, там и этот фискал с птичьей фамилией, если его только не взяли на кладбище, может, и ещё кое-кто — всё может быть!

Кожаные куртки медленно прошли до поворота и, не оглядываясь, завернули за каменный купеческий дом с богатым мраморным портиком. Маша проводила их, постояла немного, радуясь теплу и свежему влажному воздуху, улыбнулась тихо и вернулась в дом.

— С-сучка! — повторил Тамаев, вытянул затёкшие ноги. — Погоди, заплатишь за всё, не отвертишься.

Он продолжал наблюдать за окнами. В квартире Таганцева было тихо. Никто не скользил за занавесками, тени исчезли, жизнь в доме едва теплилась.

«Засады нет, — понял Тамаев, — чекисты ушли и не оставили засады. А почему, спрашивается?»

На этот вопрос Тамаев не мог ответить, мог только догадываться. С одной стороны, у чекистов не хватало людей, с другой — Таганцева всё равно нет в Петрограде, он ушёл, а хватать случайных гостей, пришедших к служанке, не резон, с третьей — люди могли сесть в засаду вечером и ждать, когда к ним приплывёт настоящая рыба, не мелочь. В общем, всё это было неважным — важно, что засада на квартире отсутствовала, это Тамаев угадал безошибочно.

Через двадцать минут он вошёл в подъезд.

Остановился у резной дубовой двери с хорошо начищенной латунной табличкой, на которой было выгравировано: «Квартира № 20», взялся пальцами за круглую головку ручного звонка, хотел было крутануть, но остановил себя, сунул руку в карман бушлата, нащупал револьвер, резко выдернул руку, снова сунул в карман — проверял, не мешает ли что этому движению, которое может оказаться спасительным. Рука входила в карман и выходила из него легко. Тамаев снова взялся за холодную медную бобышку звонка и крутнул её, потом крутнул ещё раз и, сунув руку к револьверу, замер, слушая, какие же шаги раздадутся за дверью — лёгкие служанкины или чьи-то ещё? И не прозвучит ли что-либо подозрительное — возглас, шепоток, скрип паркетин под грузной мужской ногой? Он вздрогнул освобожденно, когда услышал невесомую поступь служанки и клацанье решительно отодвигаемого засова. Маша приоткрыла на цепочке дверь, увидела Тамаева, проговорила спокойно, ничему не удивляясь:

— Вы? — вздёрнула шпенёк цепочки, открывая дверь совсем. Глянула на тёмное угрюмое лицо Тамаева, спросила: — Что-нибудь случилось?

— Ничего! — ответил Тамаев.

Маша посторонилась, пропуская Таганцева в прихожую.

— В доме кто-нибудь есть? — спросил боцман.

— Есть, — помедлив, отозвалась Маша.

— Кто? — Тамаев прижался спиной к двери, подобрался.

— Да не бойтесь, — Маша беспечно рассмеялась, — ваш же моряк, вы его знаете, Сергей, — она отёрла пальцами глаза и снова рассмеялась, — ну и вид же у вас!

— К вам кто-нибудь приходил?

Прежде чем ответить, Маша опять помедлила, она словно бы обдумывала ответ, обдумывала слова, и Тамаев засёк это.

— К Владимиру Николаевичу приходили. Двое.

— Кто?

— Да по службе, я их не знаю, — сказала она, пригласила Тамаева. — Проходите!

— Кто там, Маша? — послышался с кухни голос Сороки.

«Вот мухомор! — со злостью подумал Тамаев. — Кошкодав! Что же я тебя не прикончил? Ведь я же знал, знал, что ты заодно с кожаными куртками! Клопоед!»

А с другой стороны, к Таганцеву могли действительно наведаться с работы, ведь самого профессора в Питере нет, он в отъезде, мало ли какие бумаги могли понадобиться в его торфяном ведомстве — сведения по червякам, по гнили, по урожаю клюквы, морошки и ряски в трясине, или справка о том, сколько водяных водится в болотах Псковской губернии. Тамаеву сделалось спокойнее, впереди словно бы свет замаячил, замигал. Ведь это действительно могли оказаться люди с работы. Ну а то, что они чекисты, штука объяснимая: торф — это тепло и электричество, это топливо, а топливом ныне занимаются чекисты.

— В доме больше никого нет? — спросил Тамаев.

— Никого. Да вы проходите, проходите!

Тамаев поверил Маше, расслабился — выходит, он на неё понапрасну окрысился. Вытер потный холодный лоб: так дело может дойти до того, что и собственного отца он скоро будет подозревать в связи с чека, а кому-то всё-таки надо верить, обязательно нужно верить, иначе — гибель. Иначе просто не продержаться. Тамаев вытер ботинки о волосяной коврик, лежавший у двери, потом, словно бы вспомнив дом свой, прошлое, вдруг расслабленно махнул рукой и принялся расшнуровывать ботинки.

— Не надо, не надо! — попросила его Маша. — Всё равно полы мыть.

— Пусть ноги отдохнут, — Тамаев снял ботинки и прошёл на кухню, за руку поздоровался с Сорокой. — Беда! — шепнул он.