Читать книгу "Госпожа удача - Олег Чигиринский"

— Короче, достаньте мне топливо где хотите, — процедил он. — Слышите, Сухарев? Все, совещание окончено, все свободны.

— Да, — вспомнил Семенов, когда уже собрался выходить, — тут крутится этот ГРУшник, Резун… Требует встречи…

— Через час, — сказал командир дивизии. — Или даже полтора…

Выпроводив полковников, Драчев вернулся к дивану, снял ботинки, фуражку и китель, ослабил галстук и вытянулся на мягком замшевом пузе импортной мебели. У него есть полтора часа, чтоб восстановить силы. Звонить в Одессу он не собирался. Не такой дурак. В Одессу он позвонит победителем, а пока обрыв связи ему на руку.

Драчев не думал, что это задание будет особенно сложным. Батальон Лебедя выкинули из Ялты потому, что нападение было подлым и неожиданным. На этот раз неожиданно будут действовать они, советские десантники. Конечно, война переходит в плоскость партизанской. Даже с уничтожением тактического центра или его захватом. Но партизаны — это несерьезно. Несерьезно как в прямом, так и в переносном смысле. «Партизанами» в СССР называли резервистов, а какие резервисты вояки — всем известно. А в прямом смысле… Вы скажите мне на милость — где тут можно партизанить? Крым урбанизирован донельзя, города друг к дружке так и липнут, все леса объявлены национальными парками, их за день можно пересечь пешком. Прогадали вы, ребята, со своим «Красным паролем», и я вам это докажу…

С этой мыслью он уснул. Разбудил его Семенов, как он и просил, через полтора часа. В спину полковнику дышал спецназовец Резун.

— В чем дело? — строго спросил генерал, незаметно всовывая ноги в ботинки. — Почему ворвались без спроса?

— Товарищ генерал, — сдерживая нетерпение, сказал разведчик, — Я знаю, как снять помехи…

* * *

…Если утро начинается с рева дрилл-фельдфебеля «Па-адъем, дурье стоеросовое!», и на улице ноябрь, и за ворот сыплется ледяная пакость, а впереди — марш-бросок, пятьдесят километров пехом, таща на себе палатки, оружие и жратву, и ночевать придется где-нибудь в жидкой рощице, а назавтра — бросок обратно, в тренировочный лагерь, — такое утро называется мерзким.

Если утро начинается с того, что ветер обрывает растяжку палатки, и нужно выползать наружу крепить ее и заодно отлить, и не видно ни щелочки в плотных тучах, уже третий день, и двигаться невозможно — ни вверх ни вниз, и еда кончается, и топливо кончается, и ты уже насквозь больной, и Дядя Том насквозь больной, и понятно, что вся предыдущая работа на маршруте пошла псу под хвост, — такое утро называется отвратительным.

Но если для начала тебе накатывают твоим же шлемом по морде, и сразу ломают нос, и добавляют прикладом под дых, и ты оседаешь на неверных коленях, и мир сужается до кольца рифленых подошв — вот такое утро уже ни в какие ворота не лезет…

Верещагин слишком плохо себя чувствовал, чтобы вербализовать смутные мысли, с которыми он пришел в сознание, но в целом они были именно такими: утро исключительно паскудное и обещает не менее паскудный день. Арт собирался с силами, молился про себя и сквозь ресницы смотрел на происходящее.

Майор быстрым шагом подошел к группе пленных, сидевших на земле.

В СССР считается, что сдача в плен есть проявление трусости, а стояние до последнего и геройская смерть — напротив, проявление мужества. У западных вооруженных сил свое мнение по этому вопросу. Согласно ему, выживший в плену солдат обходится казне дешевле, чем убитый. Выжив в плену, человек может бежать и вновь вступить в ряды. Может не бежать и подрывать вражескую экономику необходимостью себя кормить, одевать, лечить и охранять. Может после войны быть обменен на вражеского пленника и принять участие в мирном строительстве в качестве исправного налогоплательщика, либо остаться в армии, сэкономив стране расходы на обучение зеленого новобранца. Словом, в мире чистогана, где все, даже человеческая жизнь, измеряется деньгами, солдат не обязан оставлять последний патрон для себя.

Крымская точка зрения на этот вопрос являла собой причудливую смесь российского героического раздолбайства, азиатского башибузукства и англосаксонского прагматизма. Держись до конца, гласил неписаный кодекс чести, но раз уж совсем подперло — попробуй сохранить себе жизнь. Только не унижайся до того, чтоб вымаливать ее: честь дороже. И пусть твои пленители знают, что держать тебя на поводке — занятие тяжелое и неблагодарное. При первой возможности, если не дал слова — беги. Но если дал слово не бежать — держи. На допросе назови свое имя и личный номер, ничего больше. Но на всякий случай, для успокоения совести, знай: тебе доверено ровно столько военных секретов, сколько ты можешь рассказать без особого вреда для государства.

Подпоручик Мухамметдинов военных тайн не причастился. Он знал, что состоит в батальоне ополченцев и что в Ялте есть еще три батальона кадровых горных егерей; он знал, что один из этих батальонов отправлялся через Алушту на перехват и что теперь горные егеря наступают с северо-востока, а ополченцы перекрыли Никитский перевал на юго-западе, он также знал, что здесь есть минометный дивизион, противотанковая и зенитная батареи, но где они сейчас и что с ними — он понятия не имел. Все, что знал, он рассказал, потому что не хотел, чтоб ему врезали его же шлемом по лицу, а потом, попинав ногами, скрутили и бросили, словно цуцика, под стеной, как это сделали с Верещагиным. Он и так натерпелся страху, когда, придя в себя на склоне после легкой контузии, увидел направленные ему в лицо стволы «Калашниковых».

Правда, один раз он думал, что его все-таки изобьют: это когда десантники принялись расспрашивать его про этого странного капитана, который сначала ходил в советской форме, а теперь валялся под стеной в окровавленной корниловской. Фарида Мухамметдинова спрашивали, а он ничего не знал, кроме того, что Карташов отдал его этому капитану в подчинение и он здесь так глупо влип. Он опознал одного убитого: длинного Константина Томилина, которого егеря называли Дядя Том. Остальные парни были из его взвода. Как открыть аппаратную — он не ведал. Вот тут уж его совсем было собрались бить, спасло только то, что никто из роты капитана Асмоловского не узнал его в лицо. Ему поверили, оставили в покое и принялись отливать Верещагина водой.

— Палишко, Васюк, — сказал майор. — Здесь есть кто-то из той группы?

Под пристальным взглядом лейтенанта подпоручик побледнел.

— Не-а, — сказал Палишко. — Только тот покойник. Вот, смотрите, — он протянул майору идентификационный браслет.

«На нем ваше имя и личный номер», — вспомнил Мухамметдинов проповедь дрилл-унтера. — «На случай, если дело пойдет плохо — группа крови. И на случай, если дело пойдет совсем плохо — вероисповедание. Так что сейчас по списку скажете мне, в кого вы верите…»

— Константин Томилин, 714006/VS, АВ, православный, — прочитал майор. — Как его остальные называли?

— Костя. — Прапорщик шмыгнул носом. — И Дядя Том. Я еще спрашивал у него, — кивок назад, — почему Дядя Том, он объяснил — потому что фамилия…

— Значит, настоящая… — рассудил майор. — Не хотел бы я, чтоб меня под выдуманной фамилией похоронили. Надень ему обратно, Сережа. — Майор потянул ид-браслет Палишке.