Читать книгу "Стимпанк - Пол Ди Филиппо"

Но здесь, в Обители Лета, гореть было нечему, если не считать их корабль. Да и найдись что-нибудь, осмелились бы они развести огонь, который бы неизбежно опалил и повредил эту чудотворную траву: сущность, видимо, способную рожать?

Да и трава позволила бы им все это?

Удрученные путешественники были вынуждены сидеть вокруг тускло светящейся единственной лампы с ворванью – совсем затемненной многоцветием неба – и обсуждать до отхода ко сну, что им следует предпринять на следующий «день» ввиду недавних событий.

Там, куда не достигал свет лампы, сгрудились страусихи, недовольно квохча, словно их темный мозг наконец воспринял ненормальность того, что их окружало.

А дальше за птицами стоял Аллен.

Странный непостижимый ребенок стоял лицом к западу, его длинная, не меняющаяся тень почти дотягивалась до бивака. Неподвижный, как нефритовая статуя, он, казалось, общался с кем-то или с чем-то, недоступным для людей. Он сохранял эту неподвижность более часа и словно бы намеревался оставаться так еще много часов.

Ошеломив их своим ответом Остину, мальчик как будто собрался уйти.

– Прошу, – взмолился Крукс в последнюю минуту, – ты должен остаться и помочь нам.

– Я останусь, если этого хочет он, – сказал Аллен. И зеленый ребенок показал на Уолта.

– Меня поражает, как он зафиксировался на вас, – сказал Крукс.

– Это произошло, когда мы коснулись друг друга, – сказал Уолт. – Между нами возник поток интеллекта. Полагаю, так произошло бы, будь на моем месте кто угодно еще. – Торжественно обратившись к мальчику, Уолт сказал: – Мое сердце будет радоваться, если сможет подольше слышать твой голос, сын мой.

– Тогда я останусь, – сказал Аллен.

В ту минуту это выглядело существенной победой. Но теперь их разговоры показали, как далеки они были от разрешения своих трудностей.

Нервно накручивая на палец веревочку, Крукс сказал:

– Предположим, Аллен поможет нам добраться до берега этого безымянного моря, но что это нам даст? «Танатопсис» уже остался далеко позади, и мы не сможем никуда поплыть, даже если это представится желательным. Безусловно, мы можем встретить и других воскресших, если верить Аллену. Но если и они так же наивны, как он…

– Может быть, – сказал Остин, – среди них окажутся старшие, способные оказать нам помощь…

– Больше всего меня, – сказал Дэвис, – разочаровывает то, что мертвые, видимо, забывают все о своей прежней жизни. А я так предвкушал беседу с Александром Великим…

– А я – с моими детьми, – отозвался Остин.

– Ба! – сказала мадам Селяви. – Этот enfant vert[145]не принадлежит к истинным духам! Он из нечеловеческих демонов и подослан сбить нас с пути! Вообразите только, он не отозвался даже, когда я сослалась на принцессу Розовое Облачко! Нет, можете не сомневаться, я распознаю истинных духов, когда мы с ними встретимся. Разве я не разговаривала с ними много лет?

Крукс отбросил свою веревочку и встал.

– Этот разговор ни к чему не ведет. Отправимся же спать, и, может быть, утром все будет выглядеть более обнадеживающе.

И они разошлись по своим палаткам. Внутри приземистого обиталища, отведенного дамам, мадам Селяви поспешила утвердить свое главенство.

– Я не потерплю никакого храпа, никакого ворчанья, мамзель. Следите за своими локтями, оставайтесь на своей половине палатки, не тяните на себя одеяла, и мы прекрасно устроимся.

С этими словами мадам Селяви плюхнулась на их грубый тюфяк, величественно натянула на себя две трети одеяла и, повернувшись на бок так, что ее толстые ляжки нависли над долей тюфяка, доставшейся Эмили, через тридцать секунд начала издавать похрапывания, колебавшие ее усы.

Втиснувшись в оставленное ей пространство, стараясь держаться как можно дальше от пахучей ясновидицы, Эмили лежала на спине без сна.

Во время только что завершившегося обсуждения ни она, ни Уолт почти ничего не сказали. Чудо рождения Аллена исключало любой рационализм. Эмили знала, что истинное значение этой манифестации возможно постигнуть только поэтически, и томилась желанием услышать, какие великолепные словесные чащобы мог бы взрастить Уолт из этого чуда…

После получаса таких размышлений Эмили тихонько встала и покинула палатку.

В пределах бивака, где все еще горела оставленная без присмотра лампа, не было заметно никакого движения.

Эмили приблизилась к палатке Уолта и робко приподняла полотнище. Юный Саттон спал в одиночестве, его пухлое лицо херувима дышало безмятежностью.

Опустив полотнище, Эмили вышла за пределы неверного света, отбрасываемого лампой.

Уолт сидел, скрестив ноги, рядом с Алленом. Поэт был заворожен точно так же, как на «Танатопсисе», когда услышал, как заговорила трава.

Эмили бережно коснулась его плеча.

Уолт вздрогнул, потом запрокинул лицо.

– Эмили! – сказал он тоном человека, узнающего друга детства, с которым не виделся десятки лет. – Странную стражу несу я здесь в эту ночь и рад человеческому обществу. Сядь же вот тут рядом со мной.

Эмили неловко поджала ноги под юбками и опустилась на бархат травы.

Аллен не обращал внимания на поведение людей и продолжал смотреть в направлении вечно заходящего солнца.

Уолт взял руку Эмили в свои. Ее пульс был стремителен, как весенние ручьи.

– Теперь я в мире с моим отцом, – сказал он. – Хотя я не видел его души, облаченной в человеческий облик, чего я по-глупому так желал, я понял то, что знал всегда, но забыл. Мой отец повсюду вокруг меня – в струпьях мха на трухлявых изгородях, в грудах камней, в бузине, коровяке и черемице. Мне незачем искать дальше.

Эмили почувствовала, как ей щеки обожгли слезы экстаза.

– О, Уолт, я так за вас счастлива!

Уолт перенес руки на ее талию.

– Позволь мне разделить мои обновленные радость и силу с тобой, Эмили.

И тут он ее поцеловал.

Джордж Гулд поцеловал ее – один раз. Но это было много лет назад. И у него было гладенькое лицо юнца, а не зрелого, бородатого мужчины!

Уолт оторвался от нее и зашептал:

– Злодейское прикосновение? Что ты творишь? Мое дыханье сперто в горле! Отомкни ворота шлюза! Ты одолеваешь меня. Мои часовые покинули свои посты…

Отлив, уязвленный приливом, прилив, уязвленный отливом. Любовь – плоть во вздуваньи и восхитительной боли. Безграничные прозрачные фонтаны любви, жаркие и огромные. Дрожащий студень любви, белый вихрь и пьянящий сок. Женихова ночь любви, проникающая верно и нежно в распростертую зарю, волнами вздымаясь в приветный и покоряющийся день!