Читать книгу "Братство креста - Виталий Сертаков"

– Совсем старик чокнулся! Как мы тогда генофонд сохраним? Ладно, милая, - он чмокнул жену в ухо. - Всё это невесело, но Думу собирать придется, иначе пойдут бунты. Я устал с ними воевать, пусть сами выберут себе власть и сами с ней сражаются.

– А вдруг они не выберут тебя губернатором?

– Тогда мы уедем на Урал или, наоборот, в Варшаву, чтобы новый губернатор не думал, будто я под него копаю. Обидно, конечно, столько сделано…

Он замолчал. Вспомнил три последних года, когда управлять становилось всё труднее, а мощные группировки буквально хватали за горло, требуя власти. Он разрывался между преданными ему братьями Абашидзе и Судебной палатой, а в судах сидели честные, но примитивные крестьяне, которые никак не могли понять, почему приговор должен соответствовать закону, а не порыву души…

Нет, избрания другого градоначальника допускать никак нельзя. Надо добиться своего во что бы то ни стало… Иначе, как частное лицо, он никогда не соберет средств на Второе посольство, как называл грандиозную затею Хранителей Левушка Свирский. И никогда не получит благословения у Собора, и никогда не сдвинет с места тысячи оседлых крестьян, которым дела нет до государства…

– Придется опять проявить большевистские качества, - сказал он жене и укусил ее за ухо.

– Это как?

– Телеграф, мосты и банки, - Коваль перевернул супругу на спину и скользнул ладонью вниз по ее животу. - Очень хочется, чтобы всё было по-честному, но действовать придется по обстановке.

– Ты съездишь к хану, Артур? - Надя на полпути перехватила его ладонь. - Он совсем не трус и хочет добра своему народу.

– Неужто его напугали страшным Карамазом, который живет за тридевять земель?

– Нет, Артур. Мне кажется, он не хочет войны с тобой. И он что-то узнал. Что-то понастоящему страшное…

21. СКАЗКИ ОЗЕРНОГО КРАЯ

В этих краях свет никогда не добирался до поверхности земли.

Здесь деревья росли так густо, что солнечные лучи путались в переплетении ветвей и задыхались, как беспомощные мушки, в тенетах паука.

Вокруг поляны вековые стволы поднимались настолько плотным частоколом, что ни один охотник не сумел бы сюда пробиться без топора. Но ни охотнику, ни лесорубу не пришло бы в голову штурмовать вязкую, гнилую трясину. А чтобы пробраться даже на край трясины, городским пришлось бы долго уламывать проводников из ближних поселений. Пришлось бы двое суток продираться через ельник, спускаться в лощины, оставшиеся после затонувших поселков, подниматься на курганы из скрипучего песка, под которыми стонали, рассыпаясь на части, древние заводы. Пришлось бы всё время быть начеку, чтобы не проморгать ядовитых летунов, и мазаться пахучей смолой, чтобы отогнать клеща. А еще рыси, и шатуны, невесть откуда взявшиеся в сытом лесу…

Тот, кто преодолев чащобы и несчетное количество троп и дорожек, выходил к мурманской трассе, вдоль которой, в сухие дни, ветер гоняет рыжие смерчи ржавчины. А обочина, на двадцать шагов в обе стороны, превратилась в черную корку от слежавшейся автомобильной резины и золы сгоревших машин. Утюжили трассу, видать, на грейдерах не день и не два, скидывали в канавы авто обезумевших дачников, норовивших скрыться от Большой смерти в курятниках своих…

За левую обочину и заступать-то не хотелось. Болото стелется на десятки километров, словно вырастая из озера, выбрасывая впереди себя смрадные плевки стоялых луж, подтягиваясь на покрытых слизью корягах и обволакивая редкие сухие островки звоном остервеневшего гнуса.

Звон стоял на два дня пути, почти до Петрозаводска, хотелось в ухе потрясти и зубами пощелкать, вымести изо рта гадкий звук. И ни черта было не видать сквозь кочки, да чахлые, пожухлые стволики. Только громада темная проступала вдали. Ясно, что лес вдоль воды, а не подберешься. Даже в светлые деньки, самые зоркие охотники терялись и терли глаза. Парило, парило над поясом прибрежного леса, и клубился над щетиной голых сучьев сумрак, мешая солнцу осушить трясину.

Иногда, впрочем, темень слегка расступалась, и на дальних опушках проглядывали древние строения, трубы или даже колокольни. Убегали влево от шоссе дорожки, а коегде и на столбах бетонная развилка выгибалась, но все они, точно больничные швы, рассасывались в зеленовато-желтых холмиках и в пузырящихся лужах. И не подобраться никак к приозерным скитам… Ни посуху, ни по воде.

Колышущимся полукольцом, шириной в пяток километров, охватывала берег полоса водной зелени, вплотную примыкающая к суше. Даже самый опытный рыбак не решился бы провести лодку по лабиринтам узких проток, среди завалов из гниющих бревен, за которыми, точно согнанные в одну кучу метлой, доживали свой век брошенные суда. Сквозь металл и пластик проросли болотные травы, камыш, и совсем уж непонятные водоросли проросли. Вымахали, словно тропический лес. Были раньше обалдуи, что и поджигать пробовали, из озорства.

Не горит травка озерная. Вымахали камыши в рост человека, шумят, стонут, вроде бормочут что-то. Далеко их слышно, так далеко, что поневоле перекреститься хочется…

Никто не подходил к восточному берегу Ладоги с этой стороны… Кое-где наметанный глаз мог бы различить остатки дорог и тропинок, убегающих в самый центр запретной земли, но в позабытых колеях осока и волчьи травы поднимались еще выше, чем по обочинам. А обочины покрывала обманчивая, мягкая мурава, в которой за минуту мог бесследно исчезнуть бык или телега вместе с лошадью.

На десятки километров вокруг не горят огоньки усадеб, и не пляшут в небе ароматные дымки очагов. Не любит озерный край переселенцев.

А там, где буйная растительность спускалась к воде, не оставалось даже узкой тропки, по которой можно было бы прийти сюда, вдоль мелководья. В верховьях Невы шустро разрастались рыбачьи да охотничьи поселения. Ниже по течению их становилось больше, там и сплавщики уже вовсю орудовали. Пилы визжали, топоры бухали, звон колокольный разливался, хороводы в лугах игрались…

А на Ладоге - тишина заповедная. Бывалые мореходы охотно забрасывали сети в озеро, но к восточному берегу ходили только, если что ценное водой унесет. Молодые, бесшабашные парни иногда подбирались ближе. Наводили бинокли на мглистую, зеленую завесу и клялись потом, что видели, как стелется черный дым.

Такие подвиги были верхом смелости.

Не то было на других озерах, взять хотя бы Чудское море. Там, после ряда мелких стычек, взаимных поджогов и разделения земель вполне мирно уживались общины лесорубов, рыбаков и тех, кого привыкли называть Озерными колдунами. Колдунов остерегались, обходили их поселки за версту, но всякий мореход знал, что под Гдовом проживает бывший большой начальник из Питера. Знали, что тот прекрасно ладит с соседями. Знали также, что в Гдов наведываются за советами шишки из Петербурга, а сын этого самого Рубенса выбился в служки к самому губернатору.

И с южными озерниками предпочитали не воевать. Детей они воровали, как и прежде, но довольствовались теперь дикарями, коих водилось по мелким речкам великое множество. Деревенских детишек, после того как губернатор спалил у колдунов целую деревеньку, на ворожбу больше трогать не смели. А ежели кого, с особым даром, находили, так норовили выкупить за любые деньги. Помнутся родители, погорюют, да и продадут дитятко. Всё лучше, чем остаток дней за него бояться… И существовали Озерники как бы сами по себе, и торговали с городскими лишь в случае крайней нужды.