Читать книгу "Бремя прошлого - Элизабет Адлер"

Похороны состоялись на следующей неделе, в темный зимний день, под дождем, превращавшимся на лету в снежную крупу. Когда тело Уильяма положили в фамильный склеп, привалили камень и замуровали вход, Сил вспомнила похороны матери и как Уильям старался поднять ее с земли, на которую она упала, не желая расставаться с усопшей. Вспомнила, как он вытирал ей глаза и стряхивал с пальто землю и всю дорогу до дому держал в своих ее руку. И горько рыдала, оплакивая своего доброго, нежного, любящего брата.

Она написала длинное письмо Лилли, сообщив ей ужасную новость. «Па крепился, пока не закончились похороны, – писала она, – но теперь он в ужасном состоянии. Сидит в библиотеке, уставившись в стену, и выглядит как столетний старик, сгорбившийся, с дрожащими руками, но я не помню, чтобы он проронил хоть одну слезу.

Мне хочется повидаться с тобой, Лилли, но кроме меня здесь некому присмотреть за па. Ты не можешь себе представить, какой невыразимо унылой стала жизнь в Арднаварнхе. Ушел, бедняжка, дорогой Уильям, не желавший ничего, кроме спокойной жизни в заботах о земле и своих людях, служения Богу и своей стране – по-своему, без всяких претензий. О, Лилли, почему свет устроен так, что все хорошее фактически умирает в юности?»

38

Финн сделал небольшую передышку, чтобы помочь Дэну в его избирательной кампании в Бостоне, и больше не выслеживал Лилли. Но все же он знал о каждом ее движении. Нанятый им частный детектив заработал небольшое состояние, продолжая ежедневно наблюдать за прекрасной и вероломной госпожой Лилли Адамс, обманывавшей своего ничего не подозревавшего мужа и уверенной в том, что он так погружен в свою работу, что никогда ее не разоблачит. И была права, потому что Джон только радовался тому, что она была счастлива со своими новыми друзьями и интересами в Нью-Йорке. И, разумеется, верил ей.

В Нью-Йорке Лилли проводила время либо на званых обедах и раутах, либо в объятиях знаменитого красавца, ставшего звездой театральной сцены, не терзаясь угрызениями совести. И, кроме того, она, наверное, знала, что, как бы ей ни нравился Нэд, она его не любит. По крайней мере, не чувствовала к нему безумной, страстной любви, как бы ей хотелось. Все у них было слишком гладко, слишком предсказуемо, слишком легко. Чего ей не хватало, говорила она себе, так это страсти.

Однажды ночью, когда они перестали заниматься любовью, Лилли отбросила ногой простыни, обнаженная подошла к окну. Отодвинув гардину из золотой парчи, в тревоге вперила взгляд в ночную тьму.

– В чем дело? – спросил Нэд, откидываясь на подушки и раскуривая манильскую сигару, к которым стал привыкать в последнее время.

Лилли наморщила нос от резкого сладковатого дыма.

– Вам обязательно курить эти противные сигары? – раздраженно спросила она. – Вы же знаете, что я их ненавижу.

– Неправда, вы всегда говорили мне, их дым очень приятен.

– Когда это говорила? – с ненавистью возразила она. – Когда? Отвечайте, Нэд Шеридан!

– О, всего пару часов назад, если не ошибаюсь. После обеда в ресторане. Мне показалось, что вы даже специально принюхивались к дыму.

Лилли со злостью топнула ногой.

– Господи! – резко оборвала его она. – Вы всегда хотите быть правы? Может быть, нам подраться?

– Но я вовсе не хочу с вами драться, Лилли, – возразил ошеломленный Нэд. – Я люблю вас. И вы это знаете.

Лилли откинула назад свои длинные черные волосы и взглянула на Нэда.

– Да, но… – Она умолкла и снова повернулась к окну, чуть не сказав ему, что все это так скучно. Она скучала и была рада тому, что на следующий день Нэд уезжает со своей труппой в турне по Америке. Он просил ее уйти от Джона и выйти за него замуж. Он все устроит, и она знала это. Нэд был бы рад даже крохам ее любви. Даже когда он занимался с нею любовью, его обожание заставляло его обращаться с нею осторожно, как с фарфоровой куклой, которую можно нечаянно разбить, тогда, как ей хотелось… Она снова остановила себя, но на этот раз потому, что не знала, чего ей хотелось. Знала только, что не этого.

Следующим утром она провожала Нэда на вокзале, У него был персональный вагон с голубым ковром в спальне и бронзовой кроватью, с ванной комнатой красного дерева и гостиной, обитой красным же плюшем, в которой стояли два кресла и цветы в горшках.

– Всего этого вполне достаточно для двоих, – с надеждой проговорил он, но она лишь рассмеялась, покачала головой и поцеловала его на прощанье.

Он проводил Лилли на платформу, не желая ее отпускать, и она печально взглянула на него, чуть наклонив голову набок.

– Мне будет не хватать вас, дорогой Нэд, – сказала она, думая о том, что она, безумная, готова оставить Джона и уехать с ним.

– Вполовину меньше, чем мне вас, – ответил Нзд, когда поезд уже тронулся с места и под пыхтенье паровоза, давшего последний гудок, поплыл вдоль платформы. Он высунулся из окна, чтобы увидеть Лилли, но она не осталась на месте, чтобы помахать ему рукой, а повернулась и решительно пошла прочь с платформы и из его жизни. Опять.

На следующей неделе Корнелиус Джеймс вернулся в свой офис после обильного ленча, проведенного с одним старым приятелем и коллегой, год назад вышедшим на пенсию.

Сидя за письменным столом, он покачал головой, думая о ледяных бостонских зимах со снегом и дождем, не дававших Беатрис долгие месяцы высунуть нос на улицу.

Вздох сожаления внезапно вызвал у него перебой дыхания, и он с удивлением почувствовал боль в груди. Заметив про себя, что он, должно быть, переел и выпил лишнего во время ленча, Корнелиус вызвал секретаря и попросил принести ему стакан воды.

Когда тот вернулся с графином и стаканом на серебряном подносе, голова Корнелиуса лежала на обтянутом кожей бюваре.

– Господин Джеймс, сэр! – вскрикнул секретарь.

Он поставил поднос на стол, бросился к своему боссу и приподнял его за плечи над столом, но сразу понял, что было уже поздно. Корнелиус Джеймс был мертв.

Похороны состоялись в Бостоне, но Беатрис не могла на них присутствовать из-за сырой погоды, которая неизбежно осложнила бы ее артрит, лишив возможности ходить вообще. Она даже не могла сидеть больше пяти минут в коляске без того, чтобы у нее не началась невыносимая боль. Она поцеловала мужа перед тем, как заколотили гроб, и потом смотрела из окна своей спальни, выходившего на Луисбург-сквер, как его служащие, возглавляемые протеже ее мужа, Финном О'Киффи, осторожно спускали гроб по ступеням парадного подъезда.

Потом в доме были поминки, с шерри для леди и согревающим виски для мужчин, с кусочками пирога, пропитанного мадерой, и с постным печеньем. Когда участники печальной трапезы расходились, Финна попросили задержаться, чтобы присутствовать при оглашении завещания в гостиной Беатрис.

Поверенный Корнелиуса откашлялся. Он посмотрел на пожилую женщину и на молодого человека, в выжидающей позе, сидевшего на софе с прямой спинкой в стиле королевы Анны, и заговорил: