Читать книгу "Гувернантка с секретом - Анастасия Логинова"

Не вполне отдавая себе отчет, я выстрелила. Пуля едва коснулась его рукава и врезалась в стену «голландки», выбивая крошки мрамора.

В глазах Сорокина мелькнула растерянность и тотчас, оценив все правильно, он сказал:

– Хорошо, хорошо, я понял… кладу револьвер, вот, – он разжал руку, и револьвер с грохотом упал на пол. – Помните только, что я вам нужен. Нужен живым.

Лишь сегодня утром я говорила Ильицкому, что не смогу выстрелить в человека. Но сейчас – клянусь, я едва сдерживалась, чтобы не нажать на спусковой крючок второй раз. И даже представляла уже, как стану оправдываться перед дядей: мол, Стенин сам напал на меня, и у меня не было выхода, кроме как его убить. Главное, расплакаться при этом – и дядя мне поверит.

Я не в печку целилась секундой назад, а в его грудь. Не попала.

Сейчас, сумев, наконец, перевести дыхание, я велела ему ботинком передвинуть мне свой револьвер. А после, не глядя, нащупала рукой ключи от наручников, что Якимов положил на стол, когда освободил меня, и швырнула их ему с требованием приковать себя к печи.

Только после этого я смогла, наконец, отвести взгляд от него. И опустила руку с револьвером. Возможно, я сделала это рано – в кармане у Стенина вполне могло оказаться еще что-то… но у меня не хватало сил больше оставаться тем комком нервов, что я была. Я чувствовала, что еще немного – и перед глазами моими все поплывет, и я вовсе лишусь чувств. Последних моих сил хватило лишь на то, чтобы приблизиться к распростертому на полу Якимову и проверить, жив ли он еще.

Потом, уже не заботясь, кто и что обо мне подумает, я сползла по стене на пол, словно обмякла, и, закрыв руками лицо, разрыдалась – громко, отчаянно и по-бабьи.

ЭПИЛОГ

Ильицкий о случившемся так и не узнал. То есть, узнал, конечно, но в куда более смягченном варианте – ведь не прошло и получаса, как на стройку приехала московская полиция во главе с Кошкиным. Сорокина обыскали, снова заковали в наручники и сопроводили в полицейский участок. Отпираться ему смысла не было, потому, насколько я знаю, он сразу начал сотрудничать с Генштабом.

Алекс, слава Богу, был жив и почти здоров – Мари нашла его в одной из соседних комнат, привела в чувства и перебинтовала голову. Криво, косо, так, что повязка постоянно сползала – но зато сама.

Она рассказала мне, что полицейские, которые увозили меня с Пречистенки, не понравились ей сразу, потому она еще долго наблюдала за нашей каретой, стоя у ворот. Увидев, что внутри явно что-то происходит, Мари бросилась следом – оседлала лошадь Алекса и направилась за каретой. Однако долго не решалась войти в дом, куда увели меня, и лишь когда ее дедушка выбрался из зарешеченного отсека, видимо, воспользовавшись отмычками, она решилась тайком пробраться в дом за ним…

А Алекс, как выяснилось, сорвался в Москву из Березового только затем, чтобы просить Мари сбежать с ним и обвенчаться. Тайно. Он хотел сделать ей предложение еще на Рождество, когда подарил те злополучные заколки в виде сорок. Кстати, это оказались даже не сороки, а ласточки… но, видя, с каким пренебрежением Мари приняла его подарок, как безразлично ведет себя с ним, решил, что все это глупость и минутное помешательство. Правда и идея жениться на m-lle Волошиной в отместку за флирт Мари с Ильицким – глупостью была не меньшей… Когда же Мари не явилась вместе с родителями в Березовое, Алекс до самого вечера маялся от скуки – пока не понял, что если ему и один день невмоготу прожить без этой взбалмошной девчонки, то не повод ли это поступиться своей гордостью и сделать все-таки первый шаг?

Только они, разумеется, никуда не сбежали – кто бы им позволил? И даже не поженились. Просто потому, что скандал с разрывом помолвки m-lle Волошиной вызвал такой резонанс в московском обществе, что Алексу вновь пришлось в спешке покидать город. Граф Курбатов велел ему уехать в их имение под Воронежем и сидеть там тише воды, ниже травы – пока Москва хоть немного не успокоится. Впрочем, Алексу не привыкать к скандалам. Мари рассказывала позже, что из своей ссылки Алекс едва ли не каждый день слал ей трогательные письма с просьбами его дождаться…

***

Но это все случится еще нескоро, а пока что, спустя два дня после описанных событий, я навестила Степана Егоровича в участке, чтобы выспросить у него подробности о Сорокине.

К тому времени уже пришел ответ на давешний запрос Кошкина – об офицере с обожженным лицом, что служил на Кавказе в одной части с Щербининым. Сведения оказались прелюбопытнейшими. Некто с фамилией Стенин был ранен на Кавказе в 1847 году. Очень серьезно ранен – ему обожгло лицо, изуродовав до неузнаваемости. Так как был он к тому же без сознания, то его вовсе приняли за другого офицера, а Стенина сочли погибшим, и из-за путаницы считали его таковым несколько лет, пока он не восстановил документы.

Щербинин же, который покинул армию вскоре после того сражения, о том, что товарищ его выжил, и вовсе не узнал, потому, ни мало не смущаясь, стал называться фамилией Стенин, когда шесть лет назад прибыл в Москву из Европы.

Настоящий же Стенин, очень болезненно переживающий из-за ожогов, пустился во все тяжкие, промотав состояние, набрав карточных долгов и окончательно опустившись. Когда же в феврале-марте сего года до него дошли слухи, что в Москве объявился некто под его фамилией, он заинтересовался. А приехав в Москву, обнаружил, что его именем прикрывается не кто иной как Щербинин, армейский друг. Вот только радости от встречи боевых товарищей не было вовсе: воспользовавшись той же схемой, Стенин назвался именем другого своего погибшего товарища – Балдинского – и стал требовать от Щербинина деньги за молчание.

На том же основании он требовал деньги и от графа Курбатова в ночь перед памятным балом, рассудив, что не мог Курбатов не узнать своего знакомца Щербинина в лже-Стенине.

А граф Щербинина узнал, разумеется. Вот только Курбатов располагал деньгами и не распространялся о своем знании на каждом углу – потому был Щербинину даже полезен. В отличие от Стенина.

По-видимому, именно в тот момент, когда я вошла в бальную залу тем вечером, Стенин излагал Щербинину свои требования под видом светской беседы, а Щербинин благодушно согласился обсудить это минутой позже – в чуть более уединенном месте. А войдя в гостевую комнату, после короткого разговора просто застрелил Стенина из «бульдога», который все время носил с собой. Он не готовился к этому убийству, но, вероятно, счел, что вычислить среди полусотни подозреваемых его не смогут. Тем более что о мотивах убийства никто не и догадывался. Кроме разве что графа Курбатова – но тот ни за что не рассказал бы о них полиции. Из благоразумия и страха за внука. Так Стенин считал, по крайней мере.

Правда была еще одна свидетельница – Катя. И в тот миг, когда Щербинин увидел ее на пороге комнаты, должно быть, он похвалил себя за предусмотрительность, поскольку уже не первый год Катя искренне полагала его своим отцом. И она действительно была предана ему. Вот только в желании помочь несколько переусердствовала. Когда на следующий день Полесовы уехали в гости, Щербинин ненадолго заглянул на Пречистенку – для того лишь, чтобы дать указание Кате избавиться от револьвера, спрятанного в фортепиано. А та по наивности своей решила, что обыска в доме уже не будет, и прибрала револьвер в ящик бюро в своей комнате – где и нашел его вскоре Кошкин. Разумеется, оставить в живых такую свидетельницу Щербинин уже не мог.