Читать книгу "Отдаленные последствия. Том 1 - Александра Маринина"

– Мне нужно идти к декану. Он ждет. Позвоните мне, поговорим и решим, нужно ли нам встречаться. А лучше – напишите имейл, изложите свой вопрос.

И протянула мне визитку, на которой были номера домашнего и мобильного телефонов и адрес электронной почты. В общем, можно считать, что встретила меня профессор Стеклова крайне нелюбезно и сухо. Но меня это не остановило и не остудило. Разве могут такие мелочи помешать человеку, который готовится умереть?

Я написал ей пространное письмо, в котором ставил вопрос о законодательном закреплении учета психологического состояния жертвы преступления и – что не менее важно! – ее близких. В ответ я получил предложение нанести ей визит и просьбу предварительно позвонить и согласовать время. Коротко и официально. Через два дня я впервые пришел к Светлане Валентиновне домой. Рассказал ей свою историю, умолчав, само собой, о трех совершенных мною казнях. Мой личный план не имел никакого отношения к вопросам, которые я задавал Стекловой: почему горе от внезапной потери близкого человека компенсируется государством в размере трех дней «на похороны», а потеря работоспособности и профпригодности в результате шока и стресса не учитывается вообще никак. Мне, много лет прослужившему сначала в милиции, потом в полиции на оперативной работе, было отлично известно, что, когда речь идет о человеке, погибшем в результате преступления или несчастного случая, эти пресловутые «три похоронных дня» никогда не совпадают с первыми, самыми страшными, днями, когда нужно осознать, пережить, принять, а внутри тебя все сопротивляется, цепляется за воспоминания, за иллюзии. Когда ты готов думать о ползущей по стене мухе, только чтобы не вспоминать о своей потере, в которую невозможно поверить. Когда ты в буквальном смысле слова теряешь сознание от душевной боли, от непереносимости внезапной утраты. Следователь должен выдать разрешение на захоронение, а это возможно только после проведения судебно-медицинской экспертизы. От мгновения утраты, первого шока и периода острейшей боли до «трех похоронных» проходит в самом лучшем случае неделя, а бывает, что и два-три месяца. Вроде бы считается, что тех трех дней, которые человек имеет право не работать без потери заработка, вполне достаточно, чтобы прийти в себя. Может, и так, но это касается случаев некриминальной смерти. Да и то не всегда. Я ведь помнил себя после смерти Ванечки. Какие там три дня, вы что?! Мне снесло крышу всерьез и надолго. Но в случаях смерти от рук преступника никто не освобождает близких потерпевшего от необходимости работать, а «похоронные» когда еще наступят… Таксист, содержащий неработающую жену и малолетних детей, не может позволить себе не выйти на линию, осесть дома и предаваться своему горю. Врач, назначивший операцию, необходимую для спасения жизни больного, не может ее отменить со словами: «Да пусть помирает, мне какое дело? Ах, кроме меня никто не сделает? Меня некем заменить? Ничего не знаю. У меня горе, я не могу работать, хотите – увольняйте за прогул». И так далее.

Светлана Валентиновна выслушала меня очень внимательно, ни разу не перебив. Потом начала говорить. Я пробыл у нее не меньше трех часов, и она уже не казалась мне нелюбезной и сухой.

– Вы ставите очень хорошие вопросы, Игорь, и правильно формулируете проблему. Но вы смотрите на нее слишком узко. Сама проблема куда шире и объемнее. Вы читали что-нибудь о клинике острого горя?

– А что, есть такая клиника? – удивился я. – Никогда не слышал. Где она, у нас, в Москве?

– Да нет, – улыбнулась Стеклова, – клиника не в смысле «медицинское учреждение», а в смысле совокупности клинических проявлений. Стало быть, о Линдеманне тоже ничего не знаете. Не буду тратить наше с вами время, у нас его и без того мало, я уже старая, а вы – смертельно больны. Запомните фамилию и почитайте на досуге, в интернете есть его знаменитая работа «Клиника острого горя», написана еще в тысяча девятьсот сорок четвертом году. Кроме этой работы существует и множество других. В них нет ответов на вопросы, которые вы ставите, но если вы разберетесь и поймете хотя бы одну сотую того, что там написано, это позволит нам с вами начать формулировать тезисы для первой публикации.

– Публикации? Вы о чем?

Стеклова развела руками, и я впервые обратил внимание, какие они морщинистые и дрожащие.

– Ну а как вы хотели, мой дорогой? Подвигнуть государство к решению проблемы – задача очень непростая и чрезвычайно длительная. Недостаточно просто обозначить проблему, необходимо добиться, чтобы ее поняли и осознали. Сначала статьи, потом глава в монографии, потом один абзац в учебнике, потом целый параграф, спустя годы – диссертация, научные доклады, публичные выступления, статьи в СМИ. И только потом – предложения de lege ferenda. А параллельно – постоянное активное обсуждение соответствующих вопросов в интернет-пространстве. Общественное мнение нужно готовить, и позицию законодателя – тоже. Боюсь, мы с вами уже ничего этого не успеем, но хотя бы начало положим.

Вот такая она, Светлана Валентиновна Стеклова. Режет правду-матку прямо в глаза, без всяких экивоков, без попыток обойти скользкий вопрос. «Я старая, а вы смертельно больны, мы ничего этого не успеем». В первую секунду мне даже не по себе стало от такой жесткости и прямоты, и я тогда подумал, что не зря старушку на кафедре не любят. Наверное, она никого не щадит, что думает – то и рубит, без малейшего снисхождения и жалости ни к себе, ни к другим.

Ее слова о статье напугали меня не меньше, чем прямое и открытое признание моей скорой смерти. Рапорты, справки, отчеты – да, этого добра я накатал за годы службы тонну, но статья?

– Не бойтесь, – рассмеялась Стеклова, – напишем в соавторстве. Вернее, я сама напишу. Идеи ваши – текст мой. И две наши фамилии под заголовком.

– Но моя-то зачем? – изумился я. – Мне публикации не нужны, я же не ученый.

Профессор посмотрела на меня строго и немного неодобрительно.

– Все должно делаться по правилам. И по-честному. Если из нашей затеи выйдет толк, то когда-нибудь будут говорить: «Этот вопрос впервые был поставлен Стекловой и Выходцевым». Несправедливо, если при этом назовут одно только мое имя. Ну а если ничего не получится, то вам никакого вреда. В любом случае, даже если до практического воплощения дело не дойдет, науке давно уже пора заняться проблемой рикошетных жертв.

– Рикошетных? – переспросил я.

Такое словосочетание я слышал впервые.

– Ну да. Тот, на кого было направлено преступное деяние, или тот, кто непосредственно пострадал от несчастного случая, называются первичной жертвой или прямой жертвой. А те, кто помимо них страдает в результате случившегося, называются жертвами рикошетными. Члены семьи, родственники, друзья, коллеги, иногда целые коллективы на производстве, если преступными действиями экономического характера нанесен такой огромный ущерб, что предприятие банкротится и закрывается, а масса людей оказываются выброшенными на улицу, без работы и без дохода. Рейдерские захваты, крупные мошенничества, банковские аферы, ну, вы понимаете, о чем я говорю. Это относительно новый термин в криминологии, ему едва ли лет двадцать, так что когда вы получали юридическое образование, в учебниках его еще не было и до сих пор нет. Вам простительно не знать. В конце девяностых некоторые юристы уже писали, что рикошетные жертвы испытывают такие же страдания и проявляют такие же симптомы психологических затруднений, как и первичные жертвы. Посттравматический стресс, гнев, униженность, страх и депрессия являются спутниками виктимизации рикошетных жертв точно так же, как и прямых жертв. Но, насколько мне известно, голоса этих криминологов-первопроходцев так и не были услышаны.