Читать книгу "Могусюмка и Гурьяныч - Николай Задорнов"

— Да ведь он убил мастера Оголихина, — сказал Булавин.

— Я думаю, дело не в этом, Захар Андреич! — воскликнул Керженцев. — Причина тут, верно, другая... Тут любовь! Любовь, господа, даю голову на отсечение!..

Керженцев взглянул на Настасью Федоровну в надежде на ее сочувствие, но вдруг заметил, что она смущена. «Боже мой, — подумал он. — Как она хороша сейчас!»

Он украдкой любовался Булавиной.

Пастухов, сидевший весь обед молча, думал, что причина повсеместных волнений в нездоровой экономике, что любовь простых людей на каждом шагу топчется в грязь ради корысти и что борьба за личное счастье у рабочих неотделима от общего дела.

Учитель в эти дни мрачен, прокуренные усы его давно не стрижены и свисают на губы. Руки сухи и темны, как у рабочего.

Сидели допоздна. Керженцев был в ударе и все чувствовал, как смотрит на него странно Настасья Федоровна — словно хочет что-то спросить. Щеки ее рдели.

Захару этот офицер нравился тем, что зла никакого к Могусюмке не питает, хотя и ранен им. Он видел в этом признак большой силы и характера.

— Вообще, тут черт знает, что за порядки, — говорил Верхоленцев. — Уж казалось бы Верб — немец, аккуратный человек, а что он смотрел? Говорят, Гурьяныч жил в пяти верстах от завода.

— Становой был тут, мог все предотвратить! — сказал хорунжий.

— Становой ведь по наущению и навету дьявольскому, — сказал отец Никодим, — перепорол тут башкир, упоенный слухами, что Могусюмка изловлен. А на сходе кто-то сказал ему, что Могусюмка появился в соседних деревнях, так он и выказал себя трусом, сразу уехавши с завода.

— Становой боится его как огня, — добавил Булавин.

Сам Захар немного побаивался и за себя и особенно за Пастухова. Купцы на базаре говорили, что это они подучили рабочих, надо бы обоих в тюрьму.

Поэтому Булавин задавал такой обед и приглашал офицеров, поил шампанским и обещал идти на берлогу. Дружба с ними отводила подозрения.

Приехал жандармский офицер Дрозд — высокий сухой блондин с тонко выкрученными усами и голубыми глазами. Он извинился, что опоздал.

— А мы решили, что вы не будете, и я просил за вас прощения у Настасьи Федоровны, — сказал Верхоленцев. — Выпили без вас преотличное вино, — шепнул он.

— Я не в претензии! — отозвался Дрозд, усаживаясь к столу и мельком приглядываясь к блюдам.

Керженцев однажды обидел его. Ехали вместе на рысаке к управляющему, и Алексей Николаевич сказал Дрозду, что тот присматривается к дороге с профессиональной пристальностью. Дрозд оскорбился.

Жандарм сегодня ездил на рудник, искал Гурьяныча, потом опять допрашивал Загребина, вызывал других зачинщиков, был у Верба.

За столом он молча закусывал.

Отец Никодим шутил, рассказывал про медведей, но сам боялся наказания за свой молебен о ниспослании возмездия бельгийской компании.

А рабочие им тоже недовольны, и не только потому, что церковь на заводской, а не на общественной земле.

Когда-то, несколько лет тому назад, пускали вторую, долго стоявшую домну, и поп держал на плотине речь:

«Вот она, наша коровушка, — говорил он. — Будем мы ее доить!»

А теперь все рабочие его упрекали, кричали на сходе: «Много надоили! Все голодны, немец гонит народ с завода! Вот так коровушка!..»

Жандарм подвыпил и быстрей заворочал глазами.

— Ну, что нового? — спросил Верхоленцев его по-дружески.

— Стойко держатся, подлецы! — ответил Дрозд. — И никто не выдает никого. Боятся, видимо, Гурьяна. Вот-вот он будет пойман, и тогда все откроется!

Настасья услышала, как сердце ее зашумело.

Дрозд заметил, что, возможно, дело гораздо серьезней, и ниточки от него потянутся далеко. Но что за нити — молчал. Сегодня он долго беседовал с Вербом и Посошковым. Тирлянский управляющий всегда давал дельные советы. Он уверял Дрозда и Верба, что дело здесь не так просто. Верб смотрел на него с изумлением, но молчал.

Тирлянский управляющий Посошков — лысый, коренастый человек с большим брюхом и с бородкой клинышком. У него были маленькие, красные, пухлые руки с кожей, наплывшей мешками на короткие пальцы, и от этого похожие на лапы аллигатора. Он действовал осторожно, без криков и брани. У себя в Тирляне он давно согнул всех рабочих в бараний рог. Здесь он объявил, что кричная будет сохранена. Люди, знавшие его, уверяли, что скоро он поставит весь завод на колени. Общество все время разбирало разные дела по наущению этого человека. На днях беспощадно отхлестали в волостном бабку Акулину. Мысли, высказанные им, очень понравились Дрозду, который склонен был к крайним подозрениям. Действительно, полагал он, надо так представить дело. Да, очень возможно, что тут происки западных держав. В степи — бунты... Он желал бы представить Гурьяна английским шпионом и это доказать.

От Булавиных подвыпивший Дрозд поехал в кошевке с Верхоленцевым.

— Стачка по всем правилам, — говорил он. — Их требования: увеличить плату, сохранить выпуск стали, бесплатное пользование землей по две десятины на хозяйство. Никто на работу не идет без понуждения.

— Где же причина?

— Подстрекательство! Где? Конечно, не Булавин причиной, как думают. Учителя я не подозреваю, — поспешил успокоить Дрозд своего собеседника, хотя он уже написал о Пастухове в Оренбург, что тип подозрительный.

— Безграмотные рабочие сами не придумают этого! Во всем виноват нарочно подосланный бунтовщик, подкупленный, возможно, какой-то шайкой. Его надо поймать во что бы то ни стало, и все откроется! Говорят, он был на других заводах и там мутил.

Дрозд уверял, что дело очень серьезно.

— Может быть, какое-то общество по возбуждению смут подослало его. Революционеры! Подлость, предательство или еще хуже! Верб говорит, что он старался действовать постепенно, не сразу, что тут все запутано. И рабочие должны заводу, и им завод должен. Платят рабочим деньгами и пользоваться дают землей в счет платы. Налог до сих пор не платили, и тут совпало взыскание недоимок и требование платы за землю. Льгота дана была на три года, но эти тайные «аблакаты» сумели дело так повернуть, что шесть лет пользовались льготой. Вот, что делают! — говорил Дрозд.

— Так при чем же здесь Гурьяныч?

— Потом пошли ссылки на неурожаи, — не отвечая капитану, продолжал свое Дрозд.

— Мужику в рот не клади палец, — подтвердил капитан. — Очень смышленый и ловкий здесь заводской мужичок. На заводской земле пахали; оказывается, тут земельные участки не замерены. Об урожае давались ложные отчеты. Толкуют, что от машин будет голод.

Верхоленцев и Дрозд согласились, что поймать Гурьяна необходимо и наказать его примерно.

Дрозд сказал, что завтра будут у волостного пороть двух смутьянов.

— Долг русских образованных людей видеть будущее башкир, татар, всех наших инородцев, — говорил Пастухов, шагая по улице с Алексеем Николаевичем и с Булавиным, который пошел прогуляться и проводить гостей, — и трудиться для них. Нам надо сделать бесконечно много. Вот вам пример преданности башкир — поняли, что от хивинского проповедника не дождешься избавления. От него отвернулись. Последние события — свидетельство того, что почва благодатна. Рухнула попытка сыграть на религиозных чувствах башкир, вызвать ненависть к русским. Революция спасет башкир, а не турецкие святые.