Читать книгу "Так не бывает, или Хрен знат - Александр Борисов"

– Слюна не в то горло попала, – спросил колдун, охаживая меня по спине заскорузлой ладонью, – или смешинка?

– И то и другое, – виновато ответил я. – Не обижайтесь, дяденька Фрол, только все рассуждают так же, как вы, и тоже не верят в чистилку. Сосед наш, Иван Прокопьевич, лопатку из дерева упоминал. Я тоже о ней думал, пока первый раз не увидел её в действии.

– Не сам, значит, придумал?

– У людей подсмотрел.

– Ладно, пошли в хату. Чего уж там обижаться. Просто чудно. Никогда не подумал бы, что такое возможно, а кто-то возьми да сделай! Мне, что ль, попробовать? Мотор в хозяйстве найдётся, железного хлама навалом, есть кому подсказать…

Он, как и мой дед, называл мотором электродвигатель.

– Дяденька Фрол, у вас в палисаднике кто похоронен? – пытаясь поспеть за его широченным шагом, озвучил я свой давний вопрос.

– Люди, – нахмурился он.

– А почему не на кладбище?

– Долго тебе объяснять. Всё равно не поймёшь.

– Я постараюсь.

– Понимаешь, Сашок? Девяносто семь человек в одночасье покололи штыками да саблями порубали. Шутка ли – девяносто семь человек! У кого сбережения были, те своих родственников выкупили да тут же похоронили. Остальные целых три дня на церковной площади провалялись. Ну, собаки да свиньи растаскали по закоулкам то, что смогли унести, закопали на чёрный день. До сих пор в огородах кто кусок черепушки найдёт, кто руку, кто нижнюю челюсть. А куда это всё? Вот ко мне и несут. Я ведь там тоже лежал.

– Вы?!

– Ты, Сашка, ненужных вопросов не задавай. Рано тебе ещё копаться в изнанке жизни. Это такие знания, что тебе не помогут, а навредят. Пойдём, пойдём! – Он обнял меня за плечо и не отпускал до самых дверей.

– Не журчить! – сказала бабка Глафира, как только мы переступили порог. – Что делать?

– Переворачивать и ставить на ножки, – скомандовал я и прикусил язык.

Фрол, кряхтя, сделал холодильнику оверкиль и вытер ладонью пот.

– Теперь можно включать.

– Не рано ли? – поосторожничал он. – Жидкость теперича вся наверху?

– В самый раз! Система лишнего не заморозит.

– Вот никуда не уйду, пока не увижу, чем дело закончится! – сказала бабка Глафира, усаживаясь за стол. – Кому борща разогреть?

Допили бутылку. Закусили бутербродами с докторской колбасой. Специально для меня в хозяйстве нашёлся клубничный компот, плитка ванильного шоколада и леденцы «Монпансье» в квадратной жестяной банке. О холодильнике, казалось, забыли. А может, и не казалось. В разговоре чаще всего вспоминали общих знакомых. Кто кого видел в последний раз, где и когда это было.

– Ладно, пойду. Засиделась. Уже и внучок, наверное, спит, а я тут всё лясы точу, – спохватилась соседка.

– Глянь там заодно агрегат, – попросил её Фрол.

– Тю! А я и забыла. – Бабка Глафира прошлёпала мимо своих чувяков, приоткрыла дверь холодильника: – Кажись, морозит!

– Так морозит или кажись? – Хозяин выбрался из-за стола, попробовал пальцем тонюсенький слой инея и изумлённо протянул: – Су-у-ка! С меня в прошлом годе за такую же точно поломку Васька бутылку взял!

– Ну, ради такого дела… – Пимовна водрузила на стол ещё один «эксклюзив».

– Не, не! – замахала руками Глафира. – И не упрашивайте! Пойду я. Вы, Кать, если что, приходите ко мне ночевать. Я вам в маленькой комнате постелю…

– Ушла, – констатировала бабушка Катя, прислушиваясь к шагам за окном. – А я ведь, Фрол, по делу к тебе.

– А иначе-то как? Возраст такой подошёл, что только по делу. Тем паче в такую даль. Посмотрел я, Катюша, мальчонку твово. Здоровенький он и с душой у него всё нормально. Только на водку жалостливо так смотрит. Будто тоже хочет. Ну, это можно заговорить. А так, ежели не сопьётся, хороший человек вырастет.

– Сашка! – прикрикнула Пимовна. – Вот я тебя жигукой по сраке!

– Ну, ну, не строжи! С душой, говорю, всё нормально, только болить она у него. Как у взрослого человека болить.

Я съёжился за столом, стараясь не смотреть в сторону колдуна и вообще ни о чём не думать. А ну как расколет?! Было страшно до памороков в глазах.

– Ещё б не болела! – вздохнула бабушка Катя. – Сны ему снятся, Фрол. Видит мальчонка, кто и когда на нашей улице будет болеть или помрёть. Про мамку свою сказывал, как она тронется головой. Про подругу мою, Фёдоровну, всё по полочкам разложил: сколько сестёр у неё и какая племянница вступит в наследство, когда они все одна за одной преставятся.

– Родовое проклятие? – Хозяин, начавший было оббивать сургуч с горлышка казёнки, поставил бутылку на место, насупился, посерьёзнел. – Поганое это дело!

– Вот ты в одночасье столько народу проклял. Расскажи, как это бывает? Ты их всех ненавидел?

– Мальчонка услышит, – замялся колдун.

– Ничего, этому можно. У него в роду ведуны такие, что чище тебя будут. Только не матюкайся.

– Не то чтобы, Катя, ненависть. – Фрол достал из фабричного портсигара передавленную резинкой самодельную папиросу. – Изумление какое-то было. Четырнадцать годочков прожил на земле, от христианского труда не отлынивал, никогда ничего не украл, не успел никого убить. Ну, взял Армавир генерал Покровский, а я-то при чём?! Лежу среди станичников-мертвяков, одним глазом в небо смотрю. Комок какой-то в груди рвётся наружу: за что?! Чтоб, думаю, вам, паразитам, и детям вашим до седьмого колена такие же муки принять! А помирать хорошо-хорошо! Ничего не болить, облака надо мною плывуть и качаются, будто баюкають…

Фрол высморкался, вытер лицо подолом рубахи и побрёл на крыльцо. Не сговариваясь, мы потянулись за ним.

– Вот до казни ещё, то да, – колдун, как будто увидел, что мы стоим за спиной, – до казни я этого Проскурню ненавидел. За то, что он, гад, сестрёнку мою среднюю социализировал.

– Как это? – вырвалось у меня.

– А так. К солдатам увёз, в Вознесенку. Пришёл с конвоирами и увёз. Матери мандат показал. «Предъявителю сего, товарищу Проскурне, предоставляется право социализировать в станице Ерёминской шесть душ девиц возрастом от шестнадцати до двадцати лет, на кого укажет данный товарищ». Главком Ивашев, комиссар по внутренним делам Бронштейн. Подписи и печать. Мать кричала, соседей звала, метрики им показывала, что Маришке только-только пятнадцать исполнилось. А он говорит: «Вот, видишь винтовку? Она тебе бог, царь и милость. Будешь орать, на штык посажу. И тебя, и её».

– Вот если бы… – Пимовна положила ладонь на его плечо, хотела что-то сказать, но передумала. – Пошли, женишок, врежем!

Она сама открыла бутылку, убрала рюмки и поставила на стол два гранёных стакана. Выпили, закусили.

– «Ой, у мэнэ есть коняка, та й гарний коняка», – начала бабушка Катя.