Читать книгу "Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности - Василий Звягинцев"

— Уверен, что именно «кругом» это было? Не проще ли вообразить, что ты увидел единственно то, что успел или сумел проассоциировать твой мозг? Разве удар кулаком в лоб действительно порождает «искры в глазах»? Да придумай сам сотню примеров, когда реальные явления природы выглядят так, как тебе кажется, только потому, что нет у тебя иных органов восприятия, кроме тех, что есть. Цветок для тебя и для пчелы выглядит одинаково?

— А ты то, что с нами случилось, видел иначе?

— Неужели сомневаешься? В крайнем упрощении — а мне для себя самого тоже приходится упрощать — имелась попытка Замка рассогласовать неожиданно для него возникший, несанкционированный и казавшийся ему невозможным контакт между несовместимыми, с его машинной точки зрения, сущностями.

Он знал о наличии внутри себя места, им же созданного и ему недоступного. Та самая схоластическая загадка: «Может ли бог создать камень, который не сможет поднять?» Замок — смог. Это его удивляло, но до поры — не очень. Как не очень беспокоит человека какое-то время гвоздь в сапоге…

Сапог, к которым подошва прибивалась гвоздями, Скуратов никогда не носил и даже не видел, но смысл аналогии понял.

— И вдруг оказалось, что это созданное им убежище не просто «вещь в себе», а независимый от него выход в иные измерения. Это его, скажем так, взбесило. Ему и так не нравилось многое из происходящего, а тут… Не будем вдаваться. У него не было возможности взломать само убежище, зато сколько угодно — заблокировать связь с внешним миром. Он успел перехватить момент нашего выхода и начал делать нечто вроде замыкания окружающего пространства самого на себя. Почему нам показалось, что процесс выглядит именно так, как мы его увидели, — сказать не могу. Посмотреть иначе — это могло походить на закрывание лепестков росянки вокруг мухи. Единственная суть — он начал рвать связь между собой и неподвластным ему континуумом. Каналом СПВ, проще говоря. Эти понятия несовместимые, как болт и гайка с разной резьбой.

— И не успел? — В голосе Скуратова прозвучало глубокое недоверие. Как если бы он услышал, что молния не успела ударить в подвернувшегося на ее пути человека.

— Как видишь. Я давно над подобными парадоксами задумываюсь. По должности и от избытка свободного времени… — Антон едва заметно дернул щекой, вспомнив, как много свободного времени у него было не так давно. — Тут такая интересная штука получается. С тех пор как я с этой компанией познакомился, мне все кажется и кажется, что они очерчены неким меловым кругом. Иначе не объяснишь. Достать их извне можно только в том случае, если они сами слабину дадут. Как Хома Брут. Не струсил бы, плюнул Вию в глаза, когда ему веки подняли, — что бы с тем случилось? Вот и я не знаю. А у наших друзей пока именно так все и получается.

— Ну а мы с тобой тогда при чем? Тоже очерчены?

— Это не ко мне вопрос. Очень может быть, что совсем ни при чем. Это у них получилось то, что им хотелось. Вот они нас и спасли. Со мной уже было нечто подобное. Пока мы в поле их интересов — нам везет…

Антон резко повернулся на каблуках.

— Пойдем, невежливо так долго секретничать. И я тебя прошу — не поднимай больше мировоззренческих вопросов. Дня два, три, я не знаю. Вживайся, присматривайся, вникай. Лучше будет.

Разошлись отдыхать довольно поздно. Робот-вестовой проводил гостей в отведенные им каюты. Потом Ростокин с Воронцовым поднялись на мостик. Как раз подоспело сообщение Белли, что высадку пленных закончил.

Моделирующий планшет показывал, что эскадра Балфура продолжает следовать прежним курсом, как и предполагалось — двумя отрядами. Первый — четыре корабля в кильватере, второй, с отставанием на пять миль, строем фронта с двухмильными интервалами. Скорость — шестнадцать узлов. До точки предполагаемого рандеву с караваном оставалось около десяти часов. Если не случится ничего непредвиденного.

Сейчас направления движений противостоящих сил, истинные и прогнозируемые, образовывали на поверхности океана подобие слегка деформированной трехлучевой звезды. С учетом задержки вспомогательных крейсеров у Мадагаскара для намеченной встречи Воронцову следовало принять на пятнадцать градусов к зюйду и слегка сбавить скорость. Тогда он окажется в нужном месте в самый интересный момент.

Отдав необходимые команды вахтенному начальнику и в машину, Дмитрий обратился к Ростокину, всматривающемуся в темный горизонт с таким видом, будто действительно собирался там что-то увидеть.

— Кажется, Игорь, придется срочно высвистывать ребят с берега на борт. Без них нам не разобраться. Ни в технике, ни в политике. Да и вообще, тревожно мне за них. Даже — очень тревожно. Наперекос все идет.

— Я сам тебе хотел это предложить. Раз уж началось такое, что теперь прежние принципы?

— Вот именно. Начинаем?

Ростокин кивнул.

Глава 14

Михаил Федорович Басманов, бывший штабс-капитан Гвардейской конной артиллерии царской службы, капитан Добровольческой армии, полковник Югороссии, неожиданно, впервые за минувшие пять (в упрощенном пересчете) лет вновь ощутил себя свободным человеком. Как-то даже неожиданно это случилось. Сидел-сидел, глядя на оранжево-лиловый, с кровавой чертой понизу южноафриканский закат, и вдруг пробило.

Словно короткое замыкание между прошлым, будущим и настоящим, где он сейчас пребывал. Удивительное ощущение. Словно он опять сидит на скамейке в тени константинопольского платана, щурится от солнца, бьющего в просветы между большими, как слоновьи уши, листьями, собирается закурить скверную самокрутку. За минуту до того, как подойдут к нему и подсядут с двух сторон Новиков с Шульгиным…

Что зря говорить, несвободы в буквальном смысле он не чувствовал ни разу с тех пор, как его приняли в действительные рыцари «Братства». Да он и в полку несвободы не ощущал, поскольку осознанно исполнял вполне понятный объем конкретных обязанностей и общего долга. В Добровольческой армии его тоже никто силой не держал.

Одновременно в ушах Басманова вновь звучали давнишние побасенки Новикова об их скитаниях по Южной Африке, боях с англичанами, стычках с зулусами, работе на алмазных приисках, охоте на львов…

Даже тогда он не поверил словам «авантюристов с веселыми глазами», сочтя их беллетристикой с легкими вкраплениями неизвестно какой правды, но решил не отвлекаться на никчемные мелочи. Сто золотых николаевских десяток выглядели гораздо убедительнее скептических мыслей.

И мысли по этому поводу тут же всплыли в памяти, как вчерашние: «В Африку? Да хоть и в Африку! На слонах ездить будем. С неграми воевать? А хоть бы и с неграми! Небось не хуже, чем с большевиками».[69]

Вот так все и случилось, сложным, извилистым, никаким рациональным объяснениям не поддающимся путем. Впрочем, о рационализме в духе Декарта он забыл с первых дней Великой войны. Какой, к черту, рационализм в Мазурских болотах или на полях Галиции во время Брусиловского прорыва?