Читать книгу "Мифы империи. Литература и власть в эпоху Екатерины II - Вера Проскурина"

Любопытен был финал этих стихотворений. Княжнин изображал увядающую «жену», губящую «юношество» (в контексте его описания современных городских пороков эта «жена», по всей видимости, относится к числу проституток):

Зараз своих увялость видя. Жена, привыкшая прельщать. Дневного света ненавидя, Не может горести вмещать. Бодрит свое уныло чувство. Рукою хитрости искусство Ей пишет на лице красы, Бесчиньем взор ее пылает И юношество привлекает Губить дражайшие часы.[122]

У Крылова тоже появляется некая жена, предающаяся «сладостным забавам», несмотря на свой преклонный возраст. Описание ее утреннего туалета построено по тем же мотивам, оно очень близко к тексту Княжнина — однако престарелая краса не проститутка, а просто развратная светская дама; Крылов редуцирует «социальный» пафос стихотворения Княжнина:

Власы рассеянны сбирает, Обман ей краски выбирает. Чтоб ими прелесть заменять. Она своим горящим взором И сладострастным разговором Еще старается пленять (III, 228–229).

Текст Княжнина был не случайно напечатан в «Собеседнике» Екатерины и Дашковой, он вполне вписывался в официальную (и санкционированную императрицей) программу обличения женского кокетства. Сама Екатерина не любила женщин: ее сочинения наполнены колкими выпадами против модниц и жеманниц, бессмысленно проводящих время. Она не только поощряла, но, по сути, инициировала обличение женских новомодных пороков в русской литературе. Даже в программном сочинении, открывающем журнал «Собеседник», императрица бросает сатирические стрелы в адрес женщин, которые воспринимаются как самый трудный для просвещения матерьял: «Нечувствительно число читателей так умножится, что и женщины, вместо того чтобы в карты загадывать или по рядам без нужды ходить, за чтение Собеседника примутся». Екатерине вторила Дашкова, описывавшая в статье «Вечеринка» («Собеседник». 1783. Ч. 9) целительное воздействие «Собеседника» на светскую скучающую даму: «На стоящем подле нее (хозяйки дома. — В. П.) столике лежала книга; я ее развернул и, увидев, что то был Собеседник, отыскал в нем Были и Небылицы и начал читать вслух. Прочитав три строки, унял я у почтенной хозяйки зевоту; на седьмой строке сорвал я с нее улыбку, а на десятой начали мы оба смеяться; и так истерика и зевание миновались».

В том же журнале были напечатаны сказка А.Ф. Лабзина «Французская лавка» (главная героиня которой носит «говорящее» имя — Разврата) и сказка Княжнина «Исповедание Жеманихи». Последнее сочинение имело подзаголовок, адресованный Екатерине, — «Послание к сочинителю “Былей и небылиц”». Княжнин откровенно манифестировал ориентацию своей сказки на выпады против «жеманих» в сочинении Екатерины «Были и небылицы»:

О ты, писатель былей, небылиц. Который милым, легким слогом Кружишь моих по моде мне сестриц!

Сама императрица санкционировала сатирический памфлет Княжнина, сделав вводное примечание к публикации текста в журнале: «Сочинитель “Былей и небылиц”, получа сие исповедание, нашел оное яко сущую быль и небылицу и помещает здесь». Ветреность и неверность женского характера — излюбленная тема стихотворной сказки — обретает на страницах «Собеседника» высокое покровительство. Екатерина, сама читавшая все материалы журнала, присылаемые через Дашкову, культивирует этот жанр на страницах своего журнала, не смущаясь нимало эротическими намеками, в них присутствующими. Фривольность в это время воспринимается как знак галантной культуры, пропагандировать которую должен был «Собеседник». Так, например, первый, программный, номер журнала открывался «Фелицей» Державина, а заканчивался подбором стихотворных сказок Княжнина. Одна из них — «Феридина ошибка» — была целиком основана на фривольной игре с семантикой носа. Герой сказки в сражениях теряет нос («Среди военных страшных гроз / за общество утратил вправду нос»); он возвращается к возлюбленной, особенно ценившей его душу, в надежде на ее любовь:

«Ведь нос не для любви, для табаку пригож…»

Однако ветреная возлюбленная по-своему оценивает ситуацию (комизм усугубляется использованием в ее речи традиционных для стихотворных трагедий шестистопного ямба, самой стилистики трагических монологов):

«О! ты, который был мне прежде столько мил! Ах! можно ли, чтоб нос так душу повредил!»

Крылов, без сомнения, знал о пристрастном отношении Екатерины к «женской» теме — и повернул ее против самой императрицы.

На оппозиции «молодости» и «старости» будут построены все стихи Крылова «анютиного» цикла, опубликованные в «Санкт-Петербургском Меркурии». Крылов даже вынужден давать ироническое объяснение своим сатирам на престарелых кокеток в послании «Мое оправдание, к Анюте», помещенном в июньской книжке «Санкт-Петербургского Меркурия». В этом стихотворении, адресованном условному поэтическому корреспонденту «Анюте», Крылов опять описывает порочную и старую ветреницу:

Так тебе то не приятно. Что на женщин я пишу, Их причуды поношу… ... Пусть Венера во сто лет, Колотя в поддельны зубы И надув увядши губы. Мне проклятие дает За вину, что слишком строго Заглянул к ней в туалет… (III, 241)

Однако в шутливых на первый взгляд стихах (как и в прозаических сатирах на разврат и кокетство) содержалась немалая доля самых серьезных — и даже политических — подтекстов. Не случайно в «Моем оправдании» появляются диссонирующие ноты:

Но когда здесь все не впрок, Может быть, закон природы И моей уже свободы Назначает близкий срок. Скоро, скоро, может статься. Заплачу большой ценой За вину, что воружаться Смел на пол я нежный твой… (III, 240)

Крылов маскирует все эти «недобрые» предчувствия под возможную перспективу для его героя самому стать жертвой любовного увлечения. Однако языковые клише, используемые в этом послании, сигнализируют не о любовных неудачах. Такие слова-сигналы, как «вихри лютые», «гроза», «беда», осторожно вплетенные в текст, привносят второй (и основной) план — политическую семантику — в шутливые и на поверхности невинные стихи:

Зла тоскою не избудешь, Грустью тучи не принудишь Грозу мимо пронести (III. 240).

Крыловское «Мое оправдание», как и другие послания Крылова той поры, были, по сути, сатирами под маской дружеского или любовного послания. Традиционный мотив обличения развратных кокеток в контексте исторической реальности неизбежно приобретал злободневное политическое содержание. Он не мог не связываться с одним из главных политических сюжетов эпохи крыловских журналов. Таким сюжетом для Крылова стала сама престарелая императрица Екатерина и ее отношения с последним фаворитом П.А. Зубовым.