Читать книгу "Политическая история брюк - Кристин Бар"

Через некоторое время был получен отрицательный ответ:

Учитывая расхождения взглядов авторов двух этих запросов, префект полиции считает разумным не менять тексты, которые в силу предсказуемых или непредсказуемых вариаций моды могут оказаться актуальными.

Действительно, префектуре полиции решать, что отменять, а что сохранять из тех документов, которые она приняла. Этот орган, учрежденный 28 плювиоза VIII года (17 февраля 1800 года), в ведение которого входит поддержание общественного порядка в Париже и окрестностях, практически ровесник изучаемого нами указа. Это институт, выходящий за рамки общего права, одновременно являющийся органом государственной и общественной власти, долгое существование которого оправдано столичным статусом Парижа, а также фактической централизацией страны. Свои самые репрессивные устремления он продемонстрировал 17 октября 1961 года, когда потопил в крови манифестацию алжирцев (тогда префектуру возглавлял Морис Папон, занимавший должность с 15 марта 1958 по 27 декабря 1966 года)[82].

В 1966 году Папона сменил Морис Гримо (1913–2009), который будет руководить префектурой до 13 апреля 1971 года. Он придерживается умеренных взглядов, сочувствует левым и может похвастаться тем, что разумно «разрулил» майский кризис 1968 года. В своих мемуарах Гримо обращает внимание на решения, принятые в пользу женщин. В частности, он упоминает указ Королевского совета от 29 сентября 1724 года, который запрещал женщинам входить в здание парижской Биржи, а также рассказывает о привлечении в полицию женщин, в том числе на должность комиссаров, и об их допуске к управлению гражданскими самолетами (в 1971 году Морис Гримо станет генеральным секретарем Генеральной дирекции гражданской авиации Франции). Почему же такой человек, как Морис Гримо, благосклонно относящийся к расширению прав женщин, отреагировал на запросы членов городского совета таким образом? Давайте спросим об этом его самого.

Поскольку в памяти эти события сохранились плохо, то я пытаюсь домыслить. Один из вариантов ответа состоит в том, что здесь сыграли свою роль мои личные вкусы, которые, конечно же, не следовало учитывать в столь высоком споре. Да, признаюсь, юбки и платья, сделанные Кристианом Диором или Ивом Сен-Лораном, мне казались бесконечно более подходящими женщинам, чем брюки, которые чаще всего были сделаны из джинсовой ткани, мало вяжущейся с элегантностью. К этому глубоко интимному убеждению примешивался соблазн поставить в невыгодное положение почтенного вице-президента муниципального совета Бернара Лафея, который за несколько месяцев до этого придирался ко мне в связи с тем, что я разрешил охоту в Париже, не изобилующем дичью. Я ему тогда ответил…, что «префект полиции не хотел лишать парижан этой части мечты, столь свойственной городским цивилизациям». Уступил ли я в вопросе о брюках соблазну поставить в неловкое положение моего постоянного противника? В таком случае мне надо было принять осторожное решение, чтобы не высказаться ни в пользу сторонников женских брюк, ни в пользу их противников. Не имея доказательств обратного, я бы склонялся к этой интерпретации, а не к антифеминизму, которому противоречит все мое предшествующее поведение, равно как и последующее.

Отметим искренность этих слов, автор которых, очевидно, заботится о том, чтобы избежать любой интерпретации, говорящей о консерватизме. И все же такой ответ показывает, даже с учетом прошедших лет, насколько этот вопрос может казаться несерьезным: брюки дают возможность двум бретерам с юмором помериться силами друг с другом. Символическую цель — признать вестиментарную свободу женщин — не осознают: противников женских брюк, которые бы стали применять на практике более-менее забытый запрет, больше нет. Оба лагеря больше не противостоят друг другу. Признание того, что лично префекту больше нравились женщины в юбках, подчеркивает также тот факт, что вопрос властных отношений между мужчинами и женщинами Морис Гри-мо игнорировал. Можно предположить, что таким образом префект избежал настоящих споров на эту тему, исказив их природу и сведя их до уровня обмена мнениями о меняющихся модах.

Признания бывшего префекта полиции говорят о том, что его вкусы похожи на вкусы писателя Альфонса Будара (1925–2000), автора, знакомого с бандитским Парижем и женщинами легкого поведения, который признавался в том, что испытывает ностальгию по «женскому нижнему белью, которое вас околдовывает в молодости… эти розовые и черные кружева… этот гипюр… к ним испытываешь невольную привязанность… они превращаются в идею фикс… Отсюда трудность, с которой мужчины моего поколения привыкают к колготкам, к джинсам… к одежде без прикрас… из грубой ткани… просто мужской».

Жизнь Бернара Лафея, родившегося в 1905 году, дает мало сведений о том, что могло стоять за его инициативой. Выходец из парижской буржуазной семьи, с 1931 года — врач, он работал в здравоохранении в правительстве Виши. Он стал генеральным секретарем Федерации врачей фронта, бюро которого единогласно проголосовало за введение numerus clausus[83] для врачей-евреев, затем занимал пост генерального секретаря Совета гильдии врачей департамента Сена во время оккупации. Он не выполнял требование немецких властей нарушать врачебную тайну в случае лечения пациентов с огнестрельными ранениями или повреждениями от взрывчатки и в конечном итоге участвовал в освобождении Парижа, за что получил статус участника Сопротивления. Он сыграл важную роль в муниципальном совете Парижа, где работал долгое время — с 1944 по 1977 год; был также депутатом, сенатором, недолго занимал пост министра здравоохранения. В день, когда он отправил свой запрос, Бернар Лафей создал в городском совете новую фракцию — Центристский союз, близкий Союзу за защиту Республики[84], которая призывает голосовать «за» на референдуме 27 апреля 1969 года[85]. Вскоре после этого он становится государственным секретарем при Министерстве промышленного и научного развития в правительстве Жака Шабан-Дельмаса.

В 1976 году он участвует в создании Объединения в поддержку Республики[86]. Он мог бы стать серьезным кандидатом голлистов на пост мэра Парижа, который в конце концов занял Шак Ширак, избранный 25 марта 1977 года. Человек порядка. Парижанин. Вот и все незначительные сведения, которые дает его биография.

Объясняя отказ отменить указ 1800 года, Морис Гримо упоминает о некоем сведении счетов с Бернаром Лафеем. Возможно, речь идет о политическом столкновении. Ведь прошлое члена городского совета не было однозначным. Получив ярлык радикала в начале карьеры, Бернар Лафей постепенно дрейфует в сторону правых голлистов, не без отклонений — например, когда он выступает за французский Алжир. Его политические рывки, кумовство, устроенное им в XVII округе (не на него ли намекает Морис Гримо, присваивая ему эпитет «почтенный»?), свидетельствуют об определенном оппортунизме.