Читать книгу "Золушка с Чистых прудов - Вера Васильева"

И написавший сценарий по американскому фильму «Бульвар Сансет» Андрей Житинкин, с которым я так неожиданно, глубоко и, как ни странно, легко репетировала «Пиковую даму», приходит на репетицию. И я вижу своих партнеров и думаю: «Как же я буду играть эту роль?»

Самое интересное, что я ее чувствую с первой секунды до последней. Но это еще не значит, что буду убедительна для других.

И, конечно, вспыхивают у меня воспоминания об актрисах, которые потеряли свою профессию.

Большее мучение представить себе невозможно, особенно если у актрисы было что-то блистательное в прошлом. Я уже рассказывала о Валентине Караваевой, которая божественно сыграла Машеньку в фильме Ройзмана, потом вышла замуж, уехала в Англию, попала в автокатастрофу. А когда вернулась в Россию, из-за испорченного лица ее перестали снимать. Прежде на нее люди буквально молились, а теперь она вдруг никому не нужная, живая, полная таланта, полная эмоций женщина (только лицо уже не может быть годным для кинематографа). Она попыталась немножечко играть на сцене Театра киноактера, но там тоже ничего не получилось, и, как я уже писала, она позвонила мне однажды. Я, не будучи с ней знакома, услышала такое предложение, очень нежно звучащее: «У меня благоуханная мечта сделать с вами Раневскую». А я Раневскую уже сыграла у Веры Андреевны Ефремовой в Тверском театре. Потом жизнь нас разлучила, а осенью она умерла, причем умерла именно забытая. В квартире обнаружили обрывки тех фильмов, в которых она снимала себя в роли Нины Заречной из «Чайки» Чехова и в роли Анны Карениной, и позже это даже показали однажды по телевизору. И я о ней всегда думаю с невероятной болью и с пониманием.

Потом я вспоминала Лилию Гриценко, потрясающе очаровательную актрису, жену Бориса Ивановича Равенских. Я видела на сцене ее Ларису из «Бесприданницы», Елену Тальберг, Нину Чавчавадзе в «Грибоедове», «С любовью не шутят». Что бы она ни играла, она была прелестна и женственна. Расставшись с Борисом Ивановичем, она стала женой очень красивого артиста Шворина, но разошлась и с ним. Она умерла в одиночестве, никому не нужная. Ее тело обнаружили в квартире через два дня после смерти. Судьба предельно трагическая.

Думая о роли, я, конечно, вспоминала и Дину Дурбин, которая мне очень нравилась. Такая милая девочка с улыбкой, чистая, очаровательная. И она оставила свою карьеру, будучи очень молодой, понимая, что только в ролях полудевочек-полуженщин может быть хороша. Жила долгие годы в забвении и в девяносто лет умерла в Швейцарии, а значит, провела лет шестьдесят абсолютной затворницей.

Это женщины, в которых профессия продолжала жить, но они были никому не нужны. Хуже ничего не придумаешь. Такова и моя героиня Ирма Гарленд в «Роковом влечении». В прошлом – та самая звезда, в которую все влюблялись, которая всем казалась богиней, а теперь – всеми забытая. Однако душа и талант не умирают. В этом затворничестве они еще сильнее бьются, как бабочки, крылышками о стекло. Такова и моя героиня. Вероятно, от этого она сочиняла свои роли. Опять думаю: как близка она мне. Я тоже иногда брала какой-нибудь роман и начинала писать для себя сценарий – в мечтах, что сыграю такую-то роль.

Так и она. Вот ей вдруг представилось, что она может быть Саломеей, шестнадцатилетней… А ведь ей уже за семьдесят, вероятно, раз о ней говорят: «А она еще не умерла?» или «Она же, кажется, умерла». О ней все время говорят, как о давно прошедшем времени – тогда кто-то был хорош, но теперь о нем никто не вспоминает.

И поэтому, когда появляется мужчина, писатель, который сочиняет сценарии, все в ней оживает. В ней просыпается бывшая примадонна, звезда. Она увидела человека, перед которым может блистать, как прежде, и столько самолюбования сразу разгорается в этой женщине, ведь такое удовольствие – строить из себя какую-то недоступную звезду, которая разбирается и в драматургии. Она сама сочиняет, она верит, что сделает сценарий, и такой, какого еще никто никогда не видел, потому что в ней клокочут неиспользованные творческие силы.

Она считает, что еще способна производить впечатление благодаря своему таланту, и, может быть, каким-то женским еще не увядшим чувствам, и даже оболочке, которая кажется ей привлекательной, когда она надевает что-то очень красивое, преображающее ее. Во всяком случае, вся творческая фантазия у нее направлена на это.

И когда мы только еще репетировали, я встретилась с изумительной художницей по костюмам Викторией Севрюковой и сказала: «Хорошо, если бы какое-то первое платье было, возможно, из кружева, но похожего на паутину, как будто бы что-то наполовину истлело, а наполовину живет». И как же прекрасно она меня поняла! Придумала поистине королевское манто из полупрозрачного шифона и бархата, а под ним – вот это платье, в котором нечто сочинено из клочков разного кружева и где-то какая-то роза пришита сверкающая, а где-то кусочки каких-то тканей. И каждый раз я словно из закромов достаю это божественное, но уже истлевающее платье, надеваю его и чувствую себя такой же, какой когда-то была, – знаменитой Ирмой Гарленд.

Вообще, я всегда очень любила костюмы и придавала им большое значение даже в детстве, когда мечтала о ролях Клеопатры и Дамы с камелиями.

Виктория Севрюкова настолько чувствовала мое отношение к костюму, что она сама казалась мне прежде всего актрисой, а уже потом художником. Она чутко прислушивалась ко всем моим пожеланиям по костюмам, потому что ей была интересна внутренняя жизнь моей героини, а жизнь эта как раз очень хорошо может быть прослежена по тем нарядам, в которые она одета. Мне хотелось, чтобы каждое мое платье в спектакле подчеркивало то, что мне нужно было передать зрителю в определенной сцене. В определенной ситуации. И по-моему, у художницы в итоге все получилось как нельзя лучше.

Например, когда я работаю с писателем, на мне блуза и брюки, то есть нечто спортивное, удобное для работы и домашней жизни.

Или облегающее темно-красное платье, в котором я, извиваясь подобно змее, танцую, желая соблазнить молодого драматурга. Образ роковой женщины.

Есть платье из белой ткани с цветами. Оно позволяет мне представить мою героиню не в ее возрасте, а значительно моложе. Она сама в нем словно цветок.

Или серое платье – из простого холста, похожее на рубище. В нем я играю трагические сцены.

Костюм, в котором я приезжаю на киностудию – роскошное белое пальто, черные перчатки и шляпа, – передает былое величие моей героини, ее звездность.

Еще есть белое просторное платье, больничное, в котором я выхожу после попытки самоубийства.

И последний мой наряд – золотой плащ из парчовой ткани и фантастический головной убор в греческом стиле – явно театральный, говорящий об актрисе большого таланта и всенародного признания.

Поэтому не может быть никаких ограничений ни в кокетстве, ни в какой-нибудь самоуверенности. Платье на мне прекрасное, значит, и я все та же. А раз та же, то могу показывать свой капризный характер, что и делаю с большим удовольствием. Даже, думаю, кажусь довольно противной особой, ну и пусть – я все могу себе позволить (я имею в виду роль).