Читать книгу "Солнце на антресолях - Наталия Терентьева"

– Всё! – одними губами сказала я, как заправская похитительница мальчишеских сердец.

Я видела такую анимационную героиню – с бесконечными ногами, переламывающуюся в талии и разговаривающую со всеми беззвучно, вытягивая навстречу собеседнику пухлые, переливающиеся разноцветными блестками губы.

Мошкин, как зачарованный, кивнул, улыбнулся, хотел погладить меня по плечу, не решился, замер с высоко поднятым локтем и пошел домой, раскачиваясь на длинных ногах и всё оборачиваясь, оборачиваясь, что-то показывая обеими руками…

А я поспешила к Надежде Ивановне. Я долго-долго звонила, как обычно. Старая женщина открывает не сразу, я к этому привыкла. Я постояла под дверью, слушая звуки жизни из разных квартир.

Вот где-то кричит женщина, как на последнем издыхании:

– Совсем охренел! Горшок свой выливай! Иди! Иди-и-и-и! Попробуй только разлей! По-про-о-о-о-буй!

Я представила, сколько лет этому охреневшему, который не вылил свой горшок – он заплакал, когда мама его взяла самую длинную и высокую ноту в крике. К трем годам в основном все, даже мальчики, расстаются навсегда с горшками. Женщина кричала и кричала, отчаянно, самозабвенно. Ребенок плакал.

С другого этажа раздавался ужасающий визг какого-то струнного инструмента – скрипки или альта. Кто-то выпиливал несколько тактов несложной мелодии и начинал сначала, и сначала, и сначала… Мне-то было ничего – я звук скрипки слышала издалека. А вот как соседям за стеной, которым некуда деваться от этого ввинчивающегося в голову скрипучего и пронзительного стона?

Возможно, за стеной живет как раз хозяин горшка и его бедная мама, которая не знает, сколько человек на земле сейчас хотели бы с ней поменяться местами – иметь теплую уютную квартиру, с горячей водой, центральным отоплением, электричеством, газом, набитую нужными и ненужными вещами, с телевизором, компьютером, городским и мобильным телефонами, теплыми пальто, обувью на разные сезоны… И главное – маленьким человеком, похожим на нее, бегающим по этой квартире, смеющимся, нормально развивающимся – раз справляется с горшком и на него можно так отчаянно кричать.

Скрипка взвизгнула и замолчала, потом раздался стук, как будто кто-то стал бить стулом по окну. Может, это скрипач разбил скрипкой окно и сейчас выбросится вместе с ней?

Я поежилась. Что-то меня посещают несвойственные мне мысли. Наверное, я очень устала сегодня. От всего и от всех. Надо было сидеть дома и читать мамин дневник. Но что-то толкало меня сюда, к моей добровольной подопечной.

Я позвонила еще, потом еще. Прошла мимо женщина с сумками, молча, неодобрительно взглянула, ничего не сказала. Женщина нерусская, тщательно спрятавшая волосы под двумя туго завязанными платками – черным и светло-синим. Снимает, скорей всего, квартиру, несет продукты на большую-большую семью. Наварит сейчас огромную кастрюлю супа или плова, и сядут перед ней на полу двенадцать похожих друг на друга мальчиков и девочек. Ну не двенадцать – семь. У нас есть в школе такие семьи – в каждом классе, с пятого по одиннадцатый учится брат или сестра. Некоторые так похожи, что учителя постоянно их путают. Джемал… Нет, не Джемал… Мустафа, нет, Рифат, нет, Садык… Нет, Якуп… Или все-таки Фарух…

Через некоторое время открылась дверь рядом, и из нее выглянула соседка.

– Не звони, – сказала она.

– Почему? – удивилась я.

– Умерла Надежда. Всё, отмучилась.

Сама женщина была не очень старая, лет шестидесяти пяти. Говорила она это с неудовольствием.

– Как… умерла? – с трудом повторила за ней я.

– Вот так и умерла. Ты что, маленькая? Не знаешь, как умирают? Вчера ходила в магазин, а сегодня уже… фьють! – Соседка показала пальцем на потолок. – Иди отсюда! Не надо трезвонить, нет там никого.

– А… ее похоронили?

– Похоронили, похоронили!

– А где… кто… у нее же никого нет… А как это случилось?

Женщина крайне подозрительно посмотрела на меня, как будто я спрашивала что-то о ее собственных секретах.

– А тебе что? Ходят к одиноким, потом квартиры себе забирают.

– Да вы что!.. – аж задохнулась я. – Вы что говорите… Я же…

Женщина пожала плечами и громко захлопнула свою дверь.

Я секунду помедлила. Вдруг соседка неправду сказала? Почему так? Надежда Ивановна нормально себя чувствовала, я в воскресенье у нее была… Она мне никто. Но ведь начинаешь думать о том, о ком заботишься. Мне было ее жалко, я чувствовала к ней искреннюю симпатию…

Второй раз за сегодняшний день я утыкаюсь в неизбежность смерти. В то, о чем мне не хочется думать вообще. Сначала – отпевание в церкви, теперь – вот… Зачем, почему… Я сама пошла сюда, никто меня не тянул. У Надежды Ивановны был мой телефон. Но она никогда мне не звонила – забывала обо мне, наверное. Одно хорошо – у нее была мечта – умереть в одночасье, не мучиться. Наверное, так оно и было? Я уже никогда не узнаю. Мечта о том, как умереть… Как странно… Японцы раньше писали друг другу поздравительные открытки. Поздравляя друзей с праздниками, желали им всяческих благ, в том числе – умереть дома, в своей постели, легко отойти, не мучаясь, в окружении родных. Я однажды написала это на олимпиаде по литературе, в творческом задании. Мне задание вообще не зачли, и проверяющий оставил комментарий: «Не соответствующее детскому возрасту рассуждение». Я иногда вспоминаю эту японскую мудрость. Где мы, а где японцы, но мне кажется, эта мудрость универсальна. Хотя про смерть мне вообще никак не хочется думать и верить в ее неизбежность тоже не хочется.

Я медленно спустилась по ступенькам, вышла на улицу. Было светло, потому что за день нападало много снега. Небо, подсвеченное городом, казалось нереального цвета – дымчато-оранжевого. Бывает такое небо зимой в моем большом городе. И на нем почти никогда не увидишь звезд.

Я обернулась на окна Надежды Ивановны. Вот они – третий этаж. Два темных окна. Где-то там висят ее платья, лежат в коробочке ордена. Это все выбросят те, кому распределят ее квартиру. Взять хотя бы ордена и фотографии… Как странно, когда у человека не остается на земле тот, кто на него похож, кто будет рассказывать о нем своим детям, кто сохранит хотя бы одну вещь, которую тот, ушедший, носил или любил, в которой осталась частица его собственной души.

Я возвращалась домой пустыми дворами. Было холодно, но я не замечала сильного мороза. Мне было очень странно и страшно. И пусто. Я решила обязательно узнать, где похоронили Надежду Ивановну, и съездить туда. Только… чуть позже. Когда у нас все образуется.

Дойдя до дома, я помедлила, посмотрела на часы и решила поехать в больницу. Троллейбуса долго ждать не пришлось, уже через пятнадцать минут я была в приемном покое.

Поскольку в регистратуре у окошка стояло несколько человек, я огляделась, поняла, где дверь на лестницу, скинула куртку и быстро прошла мимо охранника, который увлеченно смотрел небольшой телевизор и меня не остановил. Я поднялась на шестой этаж, сразу узнала серую дверь, которую захлопнули передо мной сегодня утром.