Читать книгу "Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас"

— Ничего страшного, — сказал Энрике. — Я не расстраиваюсь. Не бойся. Скажи мне правду.

— Я не боюсь, — возразила она и вздохнула. — Просто я эгоистка. Это не имеет никакого отношения к твоим желаниям. Если ты хочешь продолжить писать книги, ты должен их писать, но дело в том, что они меня не радуют. Не думаю, что они и тебя радуют, но это уже твое дело.

— Не радуют, потому что я становлюсь занудой?

— Нет! — Она с досадой помотала головой — она делала так, когда он не понимал ее с полуслова. — Ты не становишься занудой, во всяком случае не теперь. Не думаю, что тебе стоит писать: у серьезных романов слишком мало читателей. Люди любят кино. Все любят кино. Особенно издатели. Так или иначе, во мне говорит эгоизм. Вот твои кинопроекты меня радуют. Я приезжаю к тебе на съемки в Прагу, в Париж, в Лондон, встречаюсь со звездами, знакомлюсь с режиссерами, хожу на премьеры, ем икру на рейсах «Эйр Франс», а еще, — и она подняла бокал, едва не задев пчелу, которая вылетела из решетки над ними и с жужжанием устремилась к розовому кусту у главного входа, — имею возможность насладиться с мужем ланчем на Торчелло.

Пока они выбирали один из вариантов обеда из трех блюд и наблюдали, как ресторан постепенно заполняется хорошо одетыми молодыми и немолодыми посетителями, Энрике готовился поднять больную тему. В конце концов, Маргарет призналась, что его великая жизненная цель была для нее обузой и что она предпочла бы, чтобы он этим не занимался. У него тоже есть право сказать не слишком приятную правду.

— Маргарет. — Он выпрямился в плетеном кресле и посмотрел на нее. — Я хочу тебе кое-что сказать.

— Ой-ой! — воскликнула она, делая испуганное лицо, как маленькая девочка.

Озадаченный, он заглянул ей в глаза, увидел взрослый страх и смешался. Он все еще не знал, как к этому подойти.

— Нет-нет, ничего страшного. Я только хотел спросить, не из-за меня ли, ну или хотя бы отчасти из-за меня, ты перестала заниматься живописью.

Она в недоумении моргнула. Он не вполне удачно сформулировал вопрос. На вапоретто и во время прогулки он перебирал в памяти события трехлетней давности, когда она наконец решила посвятить себя живописи. Ежедневно она проводила долгие часы в мастерской, а по вечерам у нее был отсутствующий вид поглощенного работой художника. В отличие от прошлых неудачных попыток всерьез заняться искусством, теперь она заканчивала картину за картиной. Более того: четыре из них она даже принесла домой и выставила на всеобщее обозрение. Это были зрелые, уверенные работы, большие портреты сыновей, написанные по сделанным ею же фотографиям. Маргарет удалось передать их наивность, их жажду внимания: сквозь ликующее самолюбование детства просвечивают взрослые чувства, в том числе и будущие разочарования.

Друзья были поражены, многие хотели заказать портреты своих детей. Маргарет улыбалась, но упорно отказывалась. Лишь после того как Энрике надавил на нее, она объяснила. Она не хочет писать на заказ, сказала она. В итоге знакомая их знакомых, хозяйка одной из самых известных в Нью-Йорке галерей, пришла к ним домой посмотреть висевшие там картины, а затем отправилась в мастерскую, чтобы взглянуть на остальные, и сказала, что это прекрасные работы, которые будут хорошо продаваться, и что надо устроить выставку. Глупо было надеяться на мгновенный успех, поэтому она предложила порекомендовать Маргарет владельцам довольно скромных, но популярных галерей в Сохо и Нижнем Ист-Сайде. Кроме того, она посоветовала подготовить портфолио с репродукциями картин и даже пришла еще раз, чтобы помочь отобрать лучшие. Маргарет немедленно взялась за дело без каких-либо признаков обычно одолевавших ее сомнений и настороженности, когда на нее пытались надавить. Она сразу же разослала портфолио по галереям. Энрике поразило, в каком энергичном и возбужденном состоянии она находилась в течение целой недели. Это открыло ему глаза. Слушая, как она с энтузиазмом говорит о новых сериях картин, он пришел к выводу: ее вечные разговоры о неуверенности в том, что она хочет быть художником, были не более чем формой самозащиты. Было очевидно: она жаждет признания ничуть не меньше, чем он сам.

Сначала отказы прибывали медленно. Ко второй неделе пришло три. Энрике хорошо понимал: о таких отказах начинающий художник мог только мечтать. Это были не формальные отписки, а вдумчивые, подробные объяснения, почему серия ее картин, хоть они и прекрасно выполнены и заставляют задуматься, по их мнению, вряд ли заинтересуют покупателя. Кто-то предлагал порекомендовать ее другим галеристам; кто-то советовал писать портреты на заказ и постепенно набирать клиентуру. К тому же все как один просили, если она сменит тематику, именно им показать новые работы.

— Кто-нибудь обязательно возьмет их, — успокаивал ее Энрике.

Через неделю во вторник он зашел за ней, чтобы вместе пойти на ланч. Маргарет уже получила почту. Он застал ее лежащей на кушетке, где она любила днем читать детективы. Ее лицо было мокрым от слез. Восемь скомканных писем с отказами валялись на полу. На его вопрос, что случилось, она молча указала на них. Он прочитал их. Автор каждого письма обнадеживал, выражал сожаление, предлагал поискать другие выставочные площадки. Многие вновь советовали, что ей надо писать на заказ детские портреты и таким образом создавать себе имя. Все настоятельно просили: если начнете новую серию, в первую очередь покажите нам, и никому другому.

— Маргарет, — предельно искренне начал Энрике, — если бы я получил такие письма с отказами в начале карьеры, я был бы счастлив. Им действительно нравятся твои работы. Они не поленились все это написать. Если бы они считали, что ты зря тратишь свое и их время, то просто отделались бы парой сухих фраз. Они не уверены, что могут продать твои уже готовые картины, но хотят, чтобы ты продолжала работать, и рано или поздно кто-нибудь из них тобой займется. Не сдавайся. Я знаю, это звучит глупо, но я бы сказал, что это отличные отказы.

Она перестала плакать. В ее глазах читались печаль, отчаяние и, как ни странно, любовь. Какое-то время Маргарет молчала. Энрике испугался, что она спрячется в скорлупу своей обычной сдержанности и откажется показать истинные чувства. Но она заговорила.

— Я наблюдала за тобой, — сказала она и сделала паузу.

— Что? — переспросил он, потому что ничего не понял.

— Двадцать лет я наблюдала, как ты получаешь то же самое, — она показала на письма с отказами, — и все равно идешь вперед, и я не понимаю, как это тебе удается. Я не могу. Просто не могу. Мне очень жаль. Я не такая сильная.

Он поднял ее с кушетки, несмотря на слабое сопротивление, прижал к себе и прошептал:

— Тогда просто делай это. Пиши картины и не выставляй их. Если ты не можешь этого выдержать, просто пиши для себя.

Она согласилась. Какое-то время она продолжала писать, начала новую серию, которая, к удивлению Энрике, оказалась еще лучше, она была более зрелой и цельной, словно отказы лишь придали Маргарет сил. Но это было не так; а возможно, что-то другое заставило ее сдаться. Энергии хватило ненадолго. Она приносила домой все меньше новых работ, а скоро они и вовсе перестали появляться. Через полгода Маргарет стала все реже бывать в мастерской, а когда в августе они отдыхали в Мэне, она упомянула, что не собирается в декабре продлевать аренду.