Читать книгу "Женщины Великого века - Жюльетта Бенцони"

По-прежнему стоя перед герцогиней, Шанмеле внимательно посмотрела ей в лицо. В нем не было ничего настораживающего, ничего, кроме бесконечного участия и симпатии. Но Мария не могла отделаться от мысли, что ей угрожают. Вряд ли эту высокопоставленную даму всерьез заботила судьба обыкновенной актрисы, пусть и знаменитой. И она решила выяснить, в чем тут дело.

– А как бы вы советовали мне поступить? – поинтересовалась она, забыв от волнения, что должна обращаться к герцогине в третьем лице.

Но Марию-Анну Манчини, похоже, не заботили тонкости этикета.

– О, все просто. В целях вашей безопасности достаточно немедленно разорвать эту… нежелательную связь. Мне известно, что господин Расин в числе авторов «Бургундского отеля», а ведь вы с мужем из этой труппы. Но вам не составит никакого труда перейти в труппу «Отеля Генего», например, чья репутация ничуть не ниже, а на мой взгляд, так и выше, чем у вашего театра. Вам будет оказан королевский прием. Что вы на это скажете?

– Мне нужно подумать. В любом случае, хочу заверить госпожу герцогиню, что я ей чрезвычайно благодарна за интерес, проявленный к моей скромной персоне, и я обещаю быть его достойной.

Мария де Шанмеле не имела ни малейшего намерения менять труппу, но слишком уж она хорошо знала коварство придворных дам, и особенно, по слухам, это касалось окружения Манчини, с которой она не осмелилась бы открыто вступить в противоборство. Теперь она понимала, чего добивалась герцогиня Буйонская: лишить Расина его главной и знаменитой исполнительницы, иначе говоря, ослабить его труппу и возвысить, таким образом, соперничавшую с ней труппу «Отеля Генего».

Покидая особняк герцогини, Мария дала себе слово ни за что не разрывать отношений с поэтом и уж точно воздержаться от посещения прорицательницы по имени Лавуазен. Рассказу Манчини о смерти Дюпарк она не придала ни малейшего значения. Самое обычное грязное вранье завистников – ничего другого!

Из духа противоречия, свойственного большинству женщин, особенно если речь заходит о любви, Мария удвоила нежность и заботливость к Расину и не собиралась этого скрывать. Теперь они приступили к работе над новой трагедией поэта – «Баязет».

* * *

Герцогиня Буйонская была не из тех, кто сдает позиции, если ими что-то задумано. По Парижу стали распространяться куплеты вольного содержания, в которых речь шла о «супружестве втроем» – Расина и четы Шанмеле. Один из самых безобидных звучал так:

Наш Шанмеле – счастливчик редкий!Сидит в «Отеле» он, как в клетке.Расина там взяла… в друзьяЕго жена… Аллилуйя!

Борзописцы Манчини не сидели сложа руки, но Мария только посмеивалась, когда на их с мужем головы обрушивался град язвительных стишков. Как ни говори, а это тоже реклама! Но премьера «Баязета» развязала против Расина настоящую войну, начатую герцогиней Буйонской в интересах поэта, который вовсе не нуждался в подобной протекции, – Пьера Корнеля.

Во время премьеры к аплодисментам вдруг присоединились свист и злобные выкрики, и все последующие представления проходили в таком невообразимом шуме, что невозможно было расслышать слова актеров.

Расина упрекали в том, что он написал «турецкую» пьесу, намекая на недавнее убийство Мональдески[111] его любовницей, Кристиной Шведской, в Фонтенбло. По поводу самой пьесы говорилось немало обидного, в частности, что она была лишена таланта. Эта чудовищная глупость нашла отражение даже в письме «провидицы» – маркизы де Севинье, адресованном госпоже де Гриньян: «Расин пишет для Шанмеле, но не для вечности».

Между тем маркиза была пылкой поклонницей актрисы и превозносила ее до небес. Кстати, насчет злосчастного «Баязета» она позже напишет дочери, посылая ей текст пьесы, что «следовало бы умудриться и вместе с ним прислать и саму Шанмеле…».

Все это время Мария мужественно противостояла интригам и нападкам недоброжелателей.

– Угораздило же меня влюбиться! – говорила она своему автору. – Из-за тебя моя жизнь превратилась в кошмар, но самый худший кошмар – ты сам!

Разумеется, Расин нисколько не изменился по отношению к ней и вел себя по-прежнему. За сценами следовали сцены, имевшие основание или нет, но неизменно бурные. Иногда у Расина они сменялись моментами жестокого раскаяния или периодами истовой набожности и отстраненности, когда поэт замыкался в себе. Но Мария все равно его любила.

Как-то вечером она обнаружила в своей уборной записку. «В ”Баязете” особенно удачно отражены темные стороны любовной страсти. Автору, очевидно, они хорошо знакомы. Предупреждение, сделанное мной однажды, остается в силе. Мадемуазель, будьте осторожны!»

У Марии и так было плохое настроение. Пожав плечами, она не только разорвала записку на мелкие кусочки, но и сожгла их в пламени свечи, после чего отправилась на ужин с Депрео.

* * *

А Расин все продолжал «писать для Шанмеле» свои великолепные пьесы. Годы словно были не властны над его страстью к Марии. В 1673-м увидел свет «Митридат», и в том же году Расин был принят во Французскую академию. Годом позже из-под его пера вышли «Ифигения» и «Гофолия», прошедшие сначала в Версале, а затем и в Париже с огромным успехом.

– Невозможно удержаться от слез! Все представление испытываешь непередаваемый восторг… – признавалась маркиза де Куланж.

Слава Шанмеле росла вместе со славой драматурга, ведь она была живым воплощением его героинь. Король пожаловал Расину дворянский титул и назначил его своим советником. Даже клика интриганов, врагов поэта, приутихла, настолько явным было благоволение к нему монарха.

Но число врагов продолжало расти. Никакие почести не способны были изменить характер Расина, он остался все тем же бескомпромиссным гордецом. Добряк Лафонтен тоже перешел в стан его противников, и его часто видели в особняке де Невер, где тогда жила герцогиня Буйонская. Теперь баснописец стал центром притяжения недоброжелателей Расина, которые отслеживали каждый его шаг, поджидая, когда он совершит ошибку, которая будет ему стоить расположения короля.

И вот в 1676-м Расин преподнес Шанмеле новую пьесу, которую решили немедленно репетировать, и там враги, наконец, нашли то, что искали годами.

* * *

– Эта пьеса – чистое безумие! Ты не подумал, какие возможности открываешь для своих противников?

– Не вижу, чем именно.

– Любой усмотрит намек на то, что сейчас происходит во дворце. Сам король может повернуться к тебе спиной.

– Ну, это уж слишком, король!

– Хорошо, Монтеспан, что, по сути, одно и то же.

Расин, небрежно кивнув, протянул руки к огню, пылавшему в камине. В декабре на Париж обрушился страшный холод. Из окон его дома, выходивших на порт Сен-Ландри, в западной части острова Сите, виднелся берег в снежных сугробах и застывшие, покрытые искрящимся инеем баржи. По еще не замерзшей Сене, увлекаемые течением, медленно плыли серовато-зеленые льдины. Сидя в кресле, Мария посмотрела на своего друга с нежностью, смешанной с неудовольствием.