Читать книгу "Каратель - Беркем аль Атоми"

…Кто тут крови хотел? Ты? Ну, вот тебе то, чего ты хотел. Вот тебе кровь. Вот она, идет, дышит. И что, нужна она тебе? Нет. Мне нет никакого дела до этих существ. До них нет дела никому. Значит, опять мне…

Но больше этого не будет. Ахмет четко знал, что этот раз будет последним.

…Ты просто дурак. Ты участвовал в чужих глупостях, забыв о своем. Не делал то единственное, что еще имеет хоть какой-то смысл…

Прошлое отвалилось окончательно, перестав тянуться за ним на кишках, выпавших из распоротой души; отвалилось, как высохшие струпья отваливаются от сморщенной кожицы над затянувшейся раной. Лица близких вставали перед ним удивительно ясно, как никогда не бывало раньше, но не стало боли; пустота, поселившаяся внутри, никак не отзывалась, бесстрастно глядя на прошлое, как на что-то никоим образом не относящееся к Ахмету. …Да и какому еще «Ахмету»… — механически усмехнулся человек без имени, ведущий без малого тридцать пленных по искрящейся снегом целине.

Оказывается, имена изнашиваются, совсем как бушлаты или сапоги. Когда проживаешь очередное имя, оно перестает держаться на тебе и отваливается, отваливается незаметно, каждый день понемногу, и однажды, говоря либо думая о себе, ты вдруг понимаешь — а «меня»-то и нет. Было имя, и зачем-то взятые им на… на кого, кстати, обязательства; ну хотя бы просто быть. Но теперь нет и имени. На самом деле, зачем имя, если тебя некому звать.

Сделав по целине полкилометра, пленные выдохлись. Снизили темп, спотыкались, все чаще зарываясь носом в снег; упавшие жалобно взывали к товарищам, и те совместными усилиями помогали им подняться. Заговаривать с конвоиром больше никто не решался; видимо, хруст черепа болтливой словачки еще стоял в ушах у большинства. Конвоир ощущал их группу как единое целое, они напоминали конвоиру пригоршню слизней, вяло болтающихся в мутной жиже страха, стиснутые граненым стаканом его воли.

…Ничего человеческого. Они даже не помышляют бороться за свою жизнь. И хуй на вас. Нашим легше. Можно спокойно идти и превращать ощущения в слова, хоть это и самое дурацкое из занятий…

Что-то сделать, чего-то не делать. Зачем, кому нужны эти бессмысленные обязательства пустоты перед пустотой… Но это мелочи; главное обязателство — понимать. Понимать все, что есть вокруг. Да еще желательно так же, как кто-то еще. А ведь незачем: ну зачем тебе другие люди… Были бы они сами по себе, а то ведь это просто кусочки чужих хотелок, глупые и оттого чванливые. И их «Мир», на него просто жалко смотреть. Суматошная кровавая свалка, рассказ идиота идиоту. Миру нечего тебе дать, у него ничего нет. А мы не в силах прямо глянуть правде в глаза, отрываем от себя куски мяса и возюкаем кровью по ослепительно прекрасной пустоте и, когда эти разводы подсыхают, считаем испорченную пустоту Миром, забывая, что это всего-навсего узоры из крови ни на чем. Мы делаем его из своего тела, этот Мир, от страха перед пустотой населяя ничего не означающие пятна и полосы множеством персонажей, вплоть до Самого Себя, и играем со всем этим кукольным парадом, закусив губу от серьезности занятия. Смех и грех…

…Из этого ты и состоишь, дешевка, — человек разговаривал с Миром, и Мир покорно слушал его, не перебивая: человек бросил путать теплое с мягким и больше не собирался бежать за призрачной морковкой на несуществующей веревочке. Теперь он мог даже приказывать Миру, и со стороны показалось бы, что Мир выполняет его приказы. Но это было не нужно человеку, человеку вполне достаточно и того, что теперь никто не прикажет ему.

…Если б ты был, я сказал бы тебе, что ты глупая наебка… Больше ты не получишь от меня ниче го, потому что тебя нет. Вот так… — остатками разума лениво думал Ахмет, растворяясь в блеске снега. — …Вообще ничего. Так что отъебись. У меня уважительная причина — меня тоже нет…

Отчего-то вспомнился прибой на море. Память услужливо распаковала запахи шашлыка и магнолий, вяляющихся на солнцепеке водорослей и горячего, не наступить, голыша на пляже; шуршание волн, детский гомон, «Чер-р-рные глаза» из прибрежной кафешки.

…Вот почему мы так любим смотреть на волны. Потому что это все равно что зеркало. Мы ведь то же самое, до смешного. Может, волнам тоже кажется, что они отдельные, и плывут по морю сами по себе. Что их жизнь длинна и чем то отличается от соседней. Что они что-то значат или что-то могут. Может, они тоже дают друг другу имена, помнят их и что то обещают друг другу… Да, очень похоже на людей…

Переведя взгляд на пленных, человек неодобрительно сморщился: уже заметно, как их поверхность дергается и ежится от приблизившейся смерти, а этим слепцам все по барабану. Их тела давно все поняли, но раскрошенное сознание упирается, словно ребенок перед зубным кабинетом. Хули толку… А ведь смерть такое важное событие, самое главное. Требующее самой полной ясности и всей отрешенности, которым ты успел научиться за короткий миг жизни. Но они предпочтут встретить ее в слюнях и соплях. …Как жи… — хотел подумать человек, но осекся: животные умирают куда более достойно; если, конечно, это не захлебывающийся визгом боров, сноровисто опрокинутый на спину рядом с проржавевшим тазиком. …От борова хоть руки прячешь, цапнуть норовит напоследок, а эти… — с брезгливым недоумением думал человек, глядя на бывших врагов. — …Эти даже сейчас боятся разозлиться всерьез. Хотя толку-то…

Он не был их смертью, человек может только помочь Ей, подать нож и подставить тазик. Смерть сама подошла к ним вплотную и уже расковыряла то место, куда входит и в свой срок выходит жизнь; он мог просто бросить их прямо здесь и уйти, и ничего бы уже не изменилось, смерть притянула бы их так или иначе.

…Только от этого их смерть станет еще суетливей и потеряет последнюю возможность сохранить остатки смысла… Может, они заработали именно такой конец. Нет, я дам им эту возможность. Вряд ли хоть один воспользуется ей, но этоуже неважно. Это уже подарок, само по себе — возможность самому выбрать свою смерть… Моим никто такого дара не сделал, они катались по полу, визжа от боли, а потом их перетравили, как крыс, не дав возможности встать и шагнуть на пулю. Сроду бы не поверил — ведешь людей умирать, а на самом деле делаешь им подарок…

Подумав о смерти своих близких, человек слегка удивился: то место, где когда-то тлела боль, вскидывающаяся ревущим пламенем при любом, даже самом легком прикосновении, не отозвалось. Человек бесстрастно ощупал рубец, паливший его с момента возвращения в Город: нет, ничего. Словно и не было. Этого места больше не существовало; впрочем, его и не было никогда, …существовали только мысли, — напомнил себе человек, в который раз мельком изумившись простоте, лежащей под кажущейся многоликостью. Да, Мир вечно пребывает в той милосердной до абсолютной безжалостности простоте, которую замечают почти все дети и некоторые старики.

…Сколько же я тут всего накуролесил, чтоб понять эту простую вещь… — усмехнулся человек и увидел перед собой свое Озеро, лежащее среди голого осеннего леса серым зеркалом под высокими облаками.

Вдохнув сырой и холодный осенний воздух, человек встал на пригорке у воды, улыбнулся и перестал быть.