Читать книгу "Боль - Ольга Богуславская"

Экспертиза, которую провели в институте Сербского, производит впечатление дежурного исследования, о чем, если помните, говорил и Алексеенко. Судебная практика в подавляющем большинстве случаев избегает статьи 107, как будто речь идет не об аффекте, а о проказе. Судьи во что бы то ни стало стараются обойтись без "состояния внезапно возникшего сильного душевного волнения", и эксперты об этом знают. Почему? Возможно, потому, что это "болезнь милосердия", к тому же аффект трудно доказывать. Между тем все, что рассказал Алексеенко, прямо укладывается в классическую картину аффекта.

Он почти ничего не помнит о вечере 18 января. Судья не сомневается, что это просто способ защиты. Однако, вспоминая, Илья ни разу не пытался уклониться от фактов. Он не помнит, сколько раз ударил Яковлеву, но на вопрос судьи, мог ли это сделать кто-нибудь другой, ответил, что это сделал, скорее всего, он - больше некому. Не помнит он и того, как бил ножом Саркисяна, не может объяснить, когда и зачем заперся в квартире, почему были включены все газовые горелки, в том числе и духовка, не помнит, как выбросился из окна, и не может объяснить, почему у него в руках оказался молоток для отбивания мяса.

Адвокат Татьяна Кузнецова располагает авторитетнейшим заключением о психическом состоянии Алексеенко. Его автор - доктор юридических наук Ольга Давыдовна Ситковская, представлять которую судебным медикам нет нужды. Ситковская считает, что экспертное заключение института Сербского не выдерживает никакой критики, не обосновано не только научно, но и материалами дела, что оно сбивчиво, противоречиво и что в действительности речь идет о безусловно болезненном состоянии - это аффект.

Но и без этого заключения разве можно забыть ту минуту, когда Илья начал свой мучительный рассказ в зале суда о том, как шел навстречу своей гибели? Я пришла в суд "за сюжетом", а вышла, как будто в меня стреляли.

Стреляли и попали.

И, может быть, мне не меньше, чем Илье Алексеенко, важно было, чтобы свершился правый суд - такой, когда дело даже не в приговоре, а в справедливости, когда человек понимает, что наконец-то добрел, дополз до нее.

Илья сказал: "Я убил их за то, что раньше они уже убили меня".

Кассационная палата Верховного суда России рассмотрела и отклонила жалобу адвоката Кузнецовой. Туда, к сожалению, никогда не попадет письмо, которое Илья написал отцу. Там есть такие строчки: "Сидя здесь и вспоминая прошлое, я никогда не могу вспомнить хоть чего-нибудь хорошего, произошедшего со мной за те полтора года, что я кололся. Это время находится будто в густом черном тумане. А то, что согревает мне душу, лежит сзади, за этим туманом, и сейчас я поднялся над землей, по которой стелется этот туман, и могу разглядеть, что было до того, как я сам, правда, не понимая, что делаю, шагнул в этот смог. Но это далеко позади, а того, что лежит в нем, не видно, да и не хочется видеть, потому что не было ни одного холмика радости, который хотя бы выглядывал из этого тумана. Смешно (правда, сквозь слезы), но по сравнению с этим туманом даже здесь, в тюрьме, гораздо светлее и легче дышится".

Смерть по решению суда

"С человеком, который ставит свою честь выше жизни, идущим добровольно на смерть, нечего делать: он неисправимо человек".

Герцен написал эти слова полтора столетия назад, а я повторяю их, будто они написаны о моем герое. Главное становится известно после того, как человек уходит за линию горизонта, откуда никто ещё не получил ни строчки, и, стало быть, ушедший становится недосягаем для нашего высокомерия. Мы считали, что мы знаем, а оказывается - все пустое. Все было не так.

Когда сыну Зинаиды Даниловны Цветковой исполнился год, она заболела туберкулезом. И попала в больницу. Оттуда в санаторий. За это время её муж оформил развод, женился на другой женщине, и она усыновила малыша. Звали его Олег.

С тех пор Зинаида Даниловна своего сына не видела.

Но она о нем не забыла.

Почему она не бросилась в ноги мужу после того, как вернулась из лечебницы, почему не ходила по судам, не дралась за ребенка - не знаю. Может, и бросалась, и ходила. Было это почти сорок лет назад, а наши законы уже тогда оставляли желать лучшего.

Если бы не Олег, можно было бы считать, что жизнь сложилась - лучше не бывает. Работала Зинаида Даниловна в ЦК КПСС, в Совмине, вышла замуж за военного, который дослужился до полковника и работал в Генштабе. И жили супруги в великолепной двухкомнатной квартире на улице Алабяна. В этой квартире не было вещей, которые украшали большинство советских квартир. Была мебель из красного дерева, хрусталь, серебро. Даже шахматы - и те раньше принадлежали Колчаку.

И вот Зинаида Даниловна начинает искать сына.

К тому времени бывший муж умер, мачеха тоже. А Олег сидел в тюрьме на Камчатке. Причем в первый раз он попал за решетку, когда ему было 16 лет. Отнял у кого-то в подъезде кроссовки и магнитофон. За это дело суд дал ему 5 лет, которые он отбыл от звонка до звонка. Что случается нечасто, поскольку с малолетками все же принято обращаться хоть с какой-то снисходительностью, в целом вовсе не свойственной нашей судебной системе. И раз подросток этого не удостоился, значит, вел себя независимо или что-то в этом роде. На свободу Олег вышел синий, весь покрытый татуировкой, и погулять успел всего пять месяцев. Второй срок он получил за такую же мелкую кражу, но так как судимость не была погашена, дали ему 7 лет. И тоже - от звонка до звонка. Посылок ему никто не посылал, писем не писал. Освободился он в 1993 году без копейки денег. На Камчатке климат к расслабленности не располагает, арбуз с баштана не украдешь и подножным кормом не обойдешься. На работу с судимостями даже в морг не брали, а есть что-то надо было. Вот через две недели после освобождения и залез в магазин, чтоб хоть раз наесться до отвала.

Третий срок, 5 лет, он тоже отбыл от звонка до звонка.

К этому времени мать уже нашла его, начала писать, посылала деньги.

И Олег приехал в Москву. К матери, которую не видел тридцать пять лет. Просидев "на зоне" в общей сложности шестнадцать лет с небольшим перерывом. Расписанный тюремными картинками, как этрусская ваза. В квартиру с мебелью из красного дерева. Прилетел с другой планеты, на улицу Алабяна, где его очень ждала мать. И радушно встретил отчим, что, скажу я вам, постоянно случается в кино, но почти никогда - в жизни.

Новая обстановка тяготила Олега.

Вставал он, как в лагере, очень рано.

Сам стирал, хотя рядом стояла импортная стиральная машина.

Он был бесконечно благодарен матери за то, что спать ложился на душистые простыни, что можно было полежать в ванне - а сон про ванну часто снился даже бывалым зекам, - что его одели, обули, устроили на работу, и, в общем, жизнь к тринадцати шести годам стала налаживаться. Мать устроила его на работу сварщиком. И он работал, и ему нравилось.

Однажды в конце мая мать с отчимом поехали на дачу. А в это время к соседу по даче приехала приятельница, Светлана Лакина (здесь и далее фамилии участников событий изменены), и нужно было к вечеру отвезти её в Москву.