Читать книгу "Правила крови - Барбара Вайн"

— Думаю, за пятьдесят.

— Почему он еще жив?

Вопрос звучит довольно грубо.

— В настоящее время научились помогать гемофиликам, — я не даю себя сбить. — Значит, именно это имело в виду ваша кузина Патрисия, когда поздравляла вас с тем, что Дэвид в порядке? Речь шла вовсе не о синдроме Дауна, а о гемофилии?

Она кивает и довольно резко говорит:

— Я не носитель.

Тот факт, что один ее сын не имеет дефектного гена, еще ничего не доказывает. Но я не говорю этого вслух.

— Но вы не исключали такую возможность. Поэтому вы так долго ждали, прежде чем завести ребенка? — Я понимаю, что переборщил. — Прошу прощения, я не хотел показаться дерзким.

— Немного поздновато, правда? — Вероника фыркает. — Мать напугала меня. Она умерла через год после моей свадьбы. Я не опечалилась. Подумала только, что теперь она никому не расскажет.

— О чем? Что в семье были больные гемофилией?

Вероника пожимает плечами. Да или нет?

— Я хотела ребенка. Собственно, почему бы и нет? Это мое право. Когда я выходила замуж за отца Дэвида, то есть Роджера, то сказала матери, что сообщила жениху. Я сама все рассказала, и поднимать эту тему больше нет нужды. И мы договорились не иметь детей, хотя на самом деле ни о чем мы не договаривались. Я ничего ему не сказала, не осмелилась. Потом мать умерла, и я почувствовала себя свободной. Но я хотела ребенка. — Вероника наклоняется ко мне. — Моя бабушка родила четырех девочек, прежде чем появился мальчик, у матери было две дочери и сын, а у тети Мэри — две дочери. А если пол ребенка определяет мужчина, то и тут все в порядке, потому что у Роджера были четыре сестры. Я думала, у меня будет девочка.

— Но девочка может стать носителем болезни, — вставляю я.

— Но это была бы ее проблема, не так ли? Не моя.

От ее бессердечия пробирает дрожь. Я представляю себя на месте Джорджи, и мне становится неуютно.

— Это потребовало много времени. Я имею в виду, зачать ребенка. Я уже почти отчаялась, когда обнаружила, что беременна. — Во взгляде Вероники вызов и торжество. — Я не волновалась. Чувствовала, что я не носитель. Родился Дэвид, чудесный, красивый и абсолютно здоровый мальчик. Патрисия написала мне то глупое письмо. Я даже не представляю, откуда она узнала, что у меня сын, не говоря уже о том, что ребенок здоров. Наверное, от своей сестры Дианы. Тогда мы с Дианой дружили — то есть, пока она меня не предала. Еще одна из длинной череды вероломных женщин.

Я не знаю, что такого сделала Диана, и не хочу знать.

— Откуда взялась эта гемофилия?

— Не спрашивайте меня. Я не врач. — Мой ответ уклончив.

— Я много читала о королеве Виктории, о царевиче и других членах королевской семьи, у которых была гемофилия. Откуда появилась эта болезнь? Предки королевы Виктории были здоровы, и началось все с нее. А у нас — с моей матери.

Полагая — ошибочно, — что новости о достижениях современной медицины обрадуют Веронику, я рассказываю о том, что понял об исследованиях доктора Корри, о том, что теперь носителей заболевания можно выявлять, о тестировании эмбрионов в утробе матери на наличие гена гемофилии. Это значит, что в течение двух поколений гемофилия может быть уничтожена.

— Но мне-то уже все равно, правда?

— А детям и внукам ваших кузин — нет.

В ней вспыхивает интерес.

— Диана уже умерла, но у нее двое детей. Обе дочери. Вижу, вы уже знаете. — Вероника разочарована и хочет оставить за собой последнее слово. — Не помню, как их зовут, что-то типичное для того времени, когда они родились. Теперь им уже за тридцать.

— Они могут быть носителями болезни.

— Это невозможно, потому что они не потомки моей матери.

Я предпочитаю промолчать. Ее слова основаны на предположении, а не на фактах. Потом я благодарю Веронику, оставляю недопитым половину хереса — уверен, хозяйка его допьет, когда я уйду, — и беру пальто. Увидев, что я ухожу, она говорит, что не возражает, если я обо всем напишу. Теперь, выудив эти сведения, я могу поступать с ними по своему разумению. В конце концов, она же не носитель болезни, заявляет Вероника — на мой взгляд, логика довольно странная.

Уже начало восьмого. Дождь перестал, и становится холодно. До поезда еще полчаса. Я сначала сижу, потом прогуливаюсь по платформе, размышляя о гемофилии. Потом на обороте найденного в кармане счета по памяти рисую часть составленного Дэвидом генеалогического древа, начиная с Генри и Эдит. Записываю имена их первых четверых детей, девочек Элизабет, Мэри, Хелены и Клары. Если мутация гена началась с Элизабет, то больными будут только ее потомки, как сын Кеннет и внук Джон Корри. Но если среди детей, внуков и, возможно, правнуков Мэри тоже были или есть больные, тогда мутация не могла произойти у Элизабет — дефектный ген есть и у потомков ее сестры. Значит, это могло произойти раньше.

Приходит поезд. Я сую импровизированную генеалогию в карман и начинаю размышлять о генной терапии и о том, что значил бы этот метод для таких людей, как принц Леопольд, брат Вероники Кеннет и царевич Алексей, которые страдали от боли и страха, а первые двое умерли от тяжелой болезни. Мои мысли плавно перетекают к Джуд и тестам, которые она проходит. Я не отношусь к людям, всегда предполагающим худшее развитие событий, но мне приходит в голову, что причиной всех этих выкидышей может быть какой-то генетический дефект. Может, именно его пытаются найти?

Странная все-таки у Вероники позиция — гордиться, что не являешься носителем гена болезни, и стыдиться, если он у тебя есть. Посмотрите на меня, говорит она, я чиста, здорова и безупречна, у меня идеальные дети. Хотя эти никак не зависит от ее воли или желания. И носитель болезни, и здоровый человек пребывают в одинаковом состоянии абсолютной невинности и, более того, неведения. Я где-то читал, что в ДНК любого человека содержится в среднем двенадцать дефектных генов, которые мы можем передать потомкам, но ничего о них не знаем. Они дремлют, как на протяжении тысячелетий дремали в телах других людей и животных. И не проявятся, пока мы не заведем потомство с тем, у кого этот крошечный фрагмент ДНК совпадает с нашим; именно по этой причине инцест является табу и все религии запрещают браки между близкими родственниками.

Мысленно я осуждаю Веронику, предполагающую, что она не является носителем гемофилии на том основании, что у ее единственного сына здоровая кровь. Однако я поступаю точно так же, убеждая себя, что выкидыши Джуд не имеют ко мне никакого отношения, что мои гены в порядке, и доказательством тому служит Пол. Я уподобляюсь Веронике, когда без всяких на то оснований радуюсь своей безупречности. У меня тоже один сын, единственный ребенок — как и у Ванессы, пока она не родила второго. Мы с Вероникой ведем себя так, словно сами создали себя по образу и подобию Бога, а не являемся результатом многих тысяч лет скрещивания и селекции, отбраковки и борьбы за выживание.